Позволь мне решить (СИ)

Боль Наалы читалась в каждом слове их переписки, боль, отчаяние и бесконечная усталость – от попыток помочь дочери, от поисков лекарства и лекарей, от подозрений аверонского двора и ненависти своей свекрови, Северины. Старая императрица, когда-то полюбившая невестку за кроткий нрав и неподкупную доброту, после рождения больной внучки и в отсутствие других наследников искала способы аннулировать столь бесплодный брак. Хвала Единому, император Таир оказался не менее крепким орешком, чем воспитавшая его мать – все попытки Северины оговорить молодую супругу перед сыном разбивались о гранитную решимость последнего сохранить союз. Наала писала, что с рождением больной дочери Таир не замкнулся в себе, как это часто бывает с мужчинами, не отстранился от супруги, но наоборот, горе ещё больше сплотило их, и в этом Наала находила свою единственную отраду. Император Аверона оставался верным своей супруге и их любви, и не терял надежды на то, что когда-нибудь лекарство для маленькой Аурики будет найдено.

В последний год стало полегче: письма Наалы перестали кричать отчаянием и болью, находя несколько строк и для небольших радостей, и это благословенное облегчение исходило главным образом от кончины старой императрицы, Северины. Марион искренне радовалась тому, что значительная часть напряжения, которое испытывала Наала под гнётом ядовитого презрения Северины, спала, и молодая императрица могла наконец не чувствовать себя ничтожеством, неспособным родить здорового ребёнка и наследника аверонского престола. Наале с головой хватало собственной совести и горя, чтобы хлебать год за годом отраву постоянных обвинений свекрови.

Марион надеялась пригласить золовку в Галагат, чтобы Наала сумела хоть ненадолго убежать от собственного двора и отдохнуть от обязанностей. Свадьба Михаэля – прекрасный повод заглянуть в Ренну, чтобы посетить молодую императрицу и передать приглашение лично.

Сын сильно возмужал в последние годы. Сказывались ли черты покойного отца, Синего барона Магнуса, рискнувшего когда-то титулом и положением ради брака с простолюдинкой, или воспитание Нестора, с которым у Михаэля быстро установились крепкие отношения, основанные на взаимном уважении, но сын пожелал вернуться в фамильный замок Синих баронов сразу же по достижении совершеннолетия. Марион прекрасно помнила тот день: Михаэль, готовый к отправлению, стоял у своего коня, и по очереди подбрасывал маленьких сестёр в воздух, прощаясь столь весёлой, заразительной улыбкой, что даже обожавшие брата Кассандра и Каллиста не проронили ни слезинки. Чего нельзя было сказать о ней: обнимая сына, такого взрослого, высокого, вымахавшего на голову выше матери, такого самостоятельного и такого любимого, Марион прикрывала глаза, чтобы не омрачать ему отъезд видом своих слёз. Михо, её понимающий, умный сын, гладил мать по волосам, как маленькую, и шептал:

- Пора, мам… ты ведь и сама знаешь: мне пора…

Марион знала, но всё равно отпускала сына с тяжёлым сердцем. Михаэль стремился поскорее обрести свой дом, и весьма в этом преуспел, решительно наведя порядок на землях Синих баронов, столь долго прозябавших без хозяина. Но вот к чему она точно не была готова, так это к тому, что спустя почти три года Михо напишет ей письмо, в котором попросит благословения на брак.

Она ничего не знала про эту девушку, кроме того, что написал ей сын: гувернантка в одной состоятельной аристократической семье, из рода обедневших аверонских дворян и, конечно же, само совершенство. Убедиться во всём этом Марион предстояло лично, и весьма скоро.

Королева поднялась, плотнее укутавшись в шаль, и кивнула господину Вуку, чтобы тот не прерывал занятия. Девочки проводили её взглядами, и особенно тоскливым он получился у Каллисты, которая надеялась, что мать в конце концов заберёт её с собой и избавит от необходимости присутствия на уроке.

В коридоре холод чувствовался ощутимее – осень в Валии наступала быстро, с ранними заморозками и холодными северными ветрами. Ожидавшая её маркиза Доминика, скучавшая у окна, встрепенулась, как только дверь открылась, и метнулась к королеве, мигом подстраиваясь под решительный, быстрый шаг.

- В зал собраний, ваше величество? – живо поинтересовалась первая придворная дама, пытаясь уловить в лице Марион что-то, что подсказало бы ей ответ до того, как королева разомкнула бы губы.

- Да, но ненадолго, - откликнулась она, не сбавляя темпа.

Маркиза Доминика не отставала, на ходу докладывая последнюю шокирующую сплетню, которую ей удалось раздобыть за время ожидания в коридоре: о любовном романе двух приближенных ко двору особ. Марион слушала вполуха: никогда не знаешь, какая информация пригодится в будущем. Голос Доминики, живой, всегда радостный, полный уверенности и даже насмешки – маркиза и сама не знала, когда шутила, а когда бывала предельно серьёзна – врывался в сознание, оставляя там крупицы новых, возможно, абсолютно ненужных знаний, но совершенно не путал мысли.