Позывные услышаны

Он не успел договорить. Рубинов, ступая, как кошка, мягко подошел к новичку, схватил его за курчавую прядь и трижды стукнул лбом о парту.

— За недоверие к господу, — приговаривал он, — за напрасные муки бедной мамаши твоей, за неуважение к учителю твоему. Итак: «Если ты много сделал…»

— Учитель, — сказал Самоша. — Батечка Петруша не велел мне болтать, чему сам не веришь.

Сказал — и чуть не остался без уха.

Потом они притерпелись друг к другу. У Самоши была превосходная память, и он за урок выучивал то, что другим удавалось за два. Рубинов даже назвал как-то Воскова первым учеником по способностям и упрямству. Правда, он не скупился на затрещины, когда находил под толстой молитвенной книгой в кожаном переплете сказки про Соловья-разбойника или Хитрого Лиса.

Благодетели школы изредка приглашали питомцев за город. Ни разу не видел Рубинов на этих воскресных прогулках Воскова.

— Так что же ты делал вчера? — спрашивал он в понедельник мальчика.

— А я читал заповеди, — невинно отвечал Самоша.

— Благодетели хотят, — грохотал Рубинов, — чтобы мальчик подышал свежим воздухом и полюбовался нашей украинской природой. Марш за печь, стой там все уроки и любуйся природой оттуда! Воистину сказано, если тебя зовут ослом, ступай и возложи на себя седло.

Вызванная в школу, Самошина мать сказала:

— Вы не будьте сердиты, господин учитель, на моего сына. Он очень добрый мальчик. Он помогает мне по хозяйству, и если нужно что-то сделать для соседей, он тоже это делает с дорогой душой. Но за город с вами он не мог поехать — у него изодрались ботинки, а когда я дала ему деньги на новые, он пошел и купил их, но не себе, а, имейте в виду, для Мишки. Потому что Мишка пойдет первый раз в школу. Но если нужно, чтобы Самоша поехал со всеми, то я попрошу, и он поедет в драных ботинках. Как скажете, господин учитель.

Рубинов развел руками и ничего тогда не сказал.

Самоша всегда объяснял учителю, когда являлся к концу первого, а иногда и второго урока:

— Таскал мешки на мельницу.

— Мать белье относила, а сестренка ногу порезала.

А однажды не объяснил. Не помогли ни подзатыльники, ни удары лбом о парту, ни бешеный рев учителя. И второй раз промолчал. Это случилось, когда попечитель привел с собой в их класс богатого купчину, который обещал пожертвовать школе двадцать пять целковых.

— Не уважаете-с наставника своего, — назидательно произнес купец. — Это в юные годы. А дальше что станется? Смута и беззаконие сплошное. Выдрать надо бы и выгнать! Позвольте помочь на правах — хе-хе! — доброхотного благодетеля.

Самоша стоял в дверях, растерянно улыбался. Но когда купец снял с себя пояс, мальчик мотнул головой, буро покраснел.

— Боитесь? — ласково спросил купец, встав со стула и направляясь к Самоше.

Самоша вдруг извлек из кармана длинное сверкающее лезвие струганка.

— Благодетель! — громко, на весь класс сказал он. — Я только с виду послушный, а ребята за Ворсклой меня Соловей-разбойник прозвали. Нехай овцой заблею, если вру!

Под смешки учеников купец выскочил из класса.

Рубинов бегал между скамьями, щедро раздавая щипки и пощечины. После уроков он оставил Воскова.

— Мы могли на двадцать пять целковых весь месяц давать вам горячие завтраки, — тоскливо сказал он. — Тебе уже десять лет, и ты должен кое-что понимать. Где ты пропадаешь?

— Учитель, простите меня, — сказал Самоша. — Я бы все от вас стерпел. А от благодетеля не могу.

— Не можешь? — закричал Рубинов. — Сначала деньги научись зарабатывать, Соловей-разбойник!

Самоша наконец решился.

— Учитель, я уже год, как работаю. Хожу по домам, кому стол сбиваю, кому — стул. Нас пятеро у мамы Гильды. — Он помолчал. — А осенью в ремесленную школу обещали взять. По столярной части.

Рубинов с удивлением смотрел на мальчика.

— Жаль, ты способен к учению.

— Книги не брошу! — У Самоши даже голос дрогнул.

— Да, это я знаю, — Рубинов вздохнул. — Но тебе еще совсем мало годков…

— Нас пятеро, — тихо повторил мальчик.

Рубинов прошелся по классу, — наверное, вспомнил что-то веселое, морщины на его лице собрались в смешке.

— А как насчет заповеди про хозяина? Повторишь?

— Учитель, можно, я другую заповедь вам прочту?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

ЛЕДЕНЦЫ ЗАГОРЕЛИСЬ

— У нас заповедь одна: церковь людям не нужна!

Эти строчки придумал Мишка Хант. Ему пришло в голову пустить по школе, потом по ближним домам вопросник: «Кто за то, чтобы закрыть церквушки на углу Большой Пушкарской и Кронверкской и по улице Воскова?»

Вообще в четвертом «а» идеи плодились, как грибы после дождичка. Классная воспитательница и радовалась, и пугалась. Всех взбудоражила Майя Ратченко, предложив объявить площадь Льва Толстого, к которой был обращен фасад их школы, площадью Пионерских Игр, а машины и трамваи пустить по подземному каналу и самим его прорыть. Их не поддержали, и тогда Володя Стогов выдвинул новый проект: устраивать вечера и на них разыгрывать сцены взятия Зимнего дворца или Перекопа, только с всамделишными дымовыми шашками. Завуча больше всего напугали шашки. В том же тридцатом году им помешала церковь.