Позже

Я совершенно не представлял, зачем бы мистеру Томасу околачиваться у себя в гараже, хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Может быть, там стояла его любимая машина.

– Давайте проверим. Раз уж мы все равно здесь.

Мы направились к гаражу, и тут я замер на месте. Сразу за осушенным на зиму бассейном начиналась гравийная дорожка. Вдоль нее росли деревья, но поскольку была уже поздняя осень и с деревьев опали почти все листья, я без труда разглядел маленький зеленый домик. Я показал на него пальцем:

– Что это?

Мама снова хлопнула себя по лбу. Я уже начал всерьез опасаться, что от всех этих хлопков у нее разовьется опухоль мозга или что-то типа того.

– Господи, La Petite Maison dans le Bois[3]! Как же я сразу не сообразила?

– Что это? – повторил я.

– Его кабинет! Где он пишет книги! Если он где-то и есть, то наверняка там! Пойдем!

Она схватила меня за руку и потащила за собой. Мы обогнули бассейн, но когда вышли на дорожку, я резко остановился. Мама продолжала быстро идти вперед, и если бы Лиз не схватила меня за плечо, я бы, наверное, впечатался в гравий лицом.

– Мама? Мама!

Она нетерпеливо обернулась ко мне. Только «нетерпеливо» – не совсем верное слово. Взгляд у нее был если и не совершенно безумный, то близко к тому.

– Пойдем! Точно тебе говорю, если он где-то здесь, то наверняка там!

– Пожалуйста, Ти, успокойся – сказала Лиз. – Сейчас мы проверим его писательскую хижину, а потом нам пора ехать.

– Мама!

Мама как будто меня не слышала. Она вдруг расплакалась, хотя не плакала почти никогда. Даже тогда, когда узнала сумму задолженности по налогам, которые не заплатил дядя Гарри. Тогда она просто ударила кулаком по столу и назвала налоговое управление сворой кровососущих ублюдков. Но сейчас мама плакала.

– Ты езжай, если хочешь, а мы с Джейми останемся, пока он точно не убедится, что все впустую. Тебе-то, может, весело потешаться над сумасшедшей…

– Не надо так говорить!

– …но речь идет о моей жизни…

– Я понимаю…

– …и жизни Джейми, и…

– МАМА!

Вот чем плохо быть маленьким: взрослые тебя просто не замечают, когда увлекаются своими разборками.

– МАМА! ЛИЗ! ЗАМОЛЧИТЕ! ВЫ ОБЕ!

Они замолчали. Они обернулись ко мне. Так мы и стояли, две женщины и мальчик в толстовке с эмблемой «Нью-Йорк метс», рядом с пустым бассейном, в пасмурный ноябрьский день.

Я указал на гравийную дорожку, ведущую к домику, где мистер Томас писал свои книги о Роаноке.

– Он здесь, – сказал я.

12

Он шел прямо к нам, что меня совершенно не удивило. Многих мертвых – не всех, но многих – поначалу тянет к живым, как ночных мотыльков тянет на свет лампы. Я сам понимаю, что это не слишком удачное сравнение, но не знаю, как объяснить лучше. Даже если бы я не знал, что он умер, то все равно сразу бы понял, что он уже мертвый. Понял бы только по его наряду. На улице было прохладно, а мистер Томас шел к нам в легкой белой футболке, мешковатых шортах и плетеных сандалиях на босу ногу (мама называет такие сандалии обувкой, как у Иисуса). И на нем было еще кое-что. Нечто странное: желтый матерчатый пояс с приколотой к нему розеткой из синей ленты.

Краем уха я слышал, как Лиз говорит маме, что здесь никого нет и что я притворяюсь. Но меня совершенно не волновало, что думает Лиз. Я вырвал руку из маминой руки и пошел навстречу мистеру Томасу. Он остановился.

– Добрый день, мистер Томас, – сказал я. – Меня зовут Джейми Конклин. Я сын Тии. Мы с вами не знакомы.

– Ой, да ладно, – сказала Лиз у меня за спиной.

– Помолчи, – шикнула на нее мама, но, видимо, скептицизм Лиз оказался заразным, потому что мама спросила, точно ли я уверен, что вижу мистера Томаса.

Я не стал ей отвечать. Мне было любопытно, что это за пояс у мистера Томаса. В котором он вышел к нам. В котором он умер.

– Я сидел у себя в кабинете, – сказал он. – Этот пояс я надеваю всегда, когда сажусь за работу. Это мой талисман.

– А что это за синяя лента?

– Приз за победу на окружном конкурсе правописания среди шестиклассников. Я был лучшим среди всех участников из двадцати школ. На конкурсе штата я проиграл, но меня наградили за победу на региональном этапе. Мама сшила мне пояс и приколола к нему ленту.

С моей точки зрения, это было как-то странно, до сих пор носить пояс с наградой, полученной в шестом классе, то есть для мистера Томаса – целую вечность назад, но он говорил об этом спокойно, без всякой неловкости или смущения. Иногда мертвые способны любить – помните, я вам рассказывал, как миссис Беркетт поцеловала мистера Беркетта в щеку? – иногда способны ненавидеть (о чем я узнал позже), но большинство других чувств и эмоций, кажется, умирает вместе с человеком. По-моему, даже любовь после смерти тускнеет и теряет силу. Мне неприятно это говорить, но ненависть проявляется ярче и держится дольше. Я думаю, что призраки (в отличие от просто мертвых) – это мертвые, сохранившие в себе ненависть. Живые люди боятся призраков, потому что они действительно страшные.

Я обернулся к маме и Лиз.