Позже

Мне сообщили печальную новость. Дэвид Робертсон – мой старый друг, сослуживец и бывший заведующий кафедрой – перенес обширный инсульт в доме для престарелых в Сиеста-Ки во Флориде. Вчера вечером он был доставлен в окружную больницу в Сарасоте. Предполагается, что он не выживет и даже не выйдет из комы, но я знал Дэйва и его очаровательную жену Мэри больше сорока лет и, как бы мне ни хотелось обратного, сейчас я должен поехать к нему, хотя бы лишь для того, чтобы утешить его супругу и проводить его в последний путь, если прогнозы врачей подтвердятся. Прошу прощения у всех, с кем у меня были назначены встречи. Все отменяется до моего возвращения.

Я поселюсь в бутик-отеле «Бентли» (какое название!) в Оспри. При необходимости со мной можно будет связаться через администратора отеля, но удобнее всего держать связь по электронной почте. Как вы все знаете, у меня нет мобильного телефона. Прошу прощения за неудобства.

Искренне ваш,

(Почетный) профессор Мартин Ф. Беркетт

– Все-таки он человек старой школы, – сказал я маме за завтраком: для нее – грейпфрут и йогурт, для меня – тарелка хлопьев.

Мама кивнула:

– Да, таких, как Марти, осталось мало. В его возрасте мчаться к постели умирающего друга… – Она покачала головой. – Поразительно. Достойно всяческого восхищения. И этот имейл!

– Профессор Беркетт не пишет имейлов, – сказал я. – Он пишет письма.

– Это верно, но я сейчас говорю о другом. Насчет отменившихся договоренностей… Сколько, по-твоему, у него было назначено встреч, в его возрасте?

Ну, одна точно была, подумал я, но ничего не сказал.

48

Я не знаю, что стало со старым другом профессора Беркетта, умер он или нет. Я знаю только, что сам профессор скоропостижно скончался. В самолете у него случился сердечный приступ, и когда самолет приземлился, он был уже мертв. У него был еще один старый друг, юрист и поверенный в его делах – один из адресатов того последнего электронного письма, – и ему первому сообщили о произошедшем. Он организовал транспортировку тела обратно в Нью-Йорк, а дальше за дело взялась моя мама. Она закрыла агентство на несколько дней и занялась приготовлениями к похоронам. За это я ею гордился. Она плакала и горевала, потому что потеряла друга. Я сам горевал, потому что профессор Беркетт стал и моим другом тоже. После ухода Лиз он остался моим единственным другом из взрослых.

Панихида прошла в пресвитерианской церкви на Парк-авеню. В той же церкви, где семь лет назад отпевали Мону Беркетт. Мама негодовала и возмущалась, что его дочь – жившая где-то на Западном побережье – не приехала на похороны отца. Позже, чисто из любопытства, я проверил список адресатов последнего электронного письма от профессора Беркетта и не нашел адреса дочери. В списке было всего три женщины: моя мама, миссис Ричардс (приятельница и соседка профессора, старушка с четвертого этажа в доме на Парк-авеню) и Долорес Магован, женщина, на которую, как ошибочно предполагала миссис Беркетт, имел виды ее овдовевший муж.

На панихиде я все высматривал профессора, рассудив, что если его жена посетила свою поминальную службу, то и он посетит свою. В церкви он не появился, но в этот раз мы с мамой поехали на кладбище, и он был там: сидел чуть поодаль, на чьей-то могильной плите футах, наверное, в тридцати от собрания скорбящих, и все же достаточно близко, чтобы слышать, что говорят. Во время общей молитвы я украдкой ему помахал. Даже не помахал, а просто приподнял руку и шевельнул пальцами, но профессор заметил, и улыбнулся, и помахал мне в ответ. Он был самым обычным мертвым человеком, не чудовищем наподобие Кеннета Террьо, и я горько расплакался.

Мама обняла меня за плечи.

49

Это было в понедельник, так что я не пошел на экскурсию в Метрополитен-музей со своим классом. Я на весь день отпросился с уроков, чтобы пойти на похороны, и когда мы с мамой вернулись домой с кладбища, я сказал, что мне хочется прогуляться. Сказал, что мне надо подумать.

– Ладно, иди… если с тобой все в порядке. С тобой все в порядке, Джейми?