Прах Анджелы

— Заткнитесь, мистер Тупица на голову уроненный. — Деклан хватает дядю Пэта за плечо и отшвыривает к стене. Я кидаю газеты на землю и бросаюсь на Деклана, но он отходит в сторону, и я врезаюсь лбом в стену, и от этого во мне вскипает такая ярость, что я уже ничего вокруг не вижу, а только молочу Деклана кулаками и ногами, я б и в морду ему зубами вцепился, если б мог, но у него руки длинные, как у гориллы, его не ухватишь.

— Ты, псих чертов, я с тобой в Братстве разделаюсь, — вопит он и убегает.

— Нечего было драться, и газеты вон все раскидал, и как я теперь мокрые продавать буду? — ворчит дядя Пэт.

Мне и его тоже побить хочется — я тут с Декланом Коллопи из-за него сцепился, а ему, видите ли, газет жалко.

После работы он дает мне три ломтика жареной картошки и шесть пенсов, а не три, причитая, что это слишком много, и нечего было моей маме бабушке жалиться, что платят мало.

Мама радуется, что я получаю шесть пенсов от дяди Пэта по пятницам и шесть пенсов от мистера Тимони по субботам. Лишний шиллинг в неделю — это уже много, и мама дает мне двухпенсовик на фильм «Тупик»[76], который покажут в «Лирик-синема» в субботу.

— Погоди еще, вот до «Гулливера» доберемся, Фрэнсис, — говорит мне мистер Тимони в субботу утром. — Джонатан Свифт — величайший из ирландских писателей, нет, вообще из всех писателей. Не человек, а человечище, Фрэнсис.

Когда я читаю ему «Скромное предложение» он смеется, не переставая, только совсем непонятно над чем, там же говорится про то, как готовить ирландских младенцев.

— Вот постарше станешь — тоже посмеешься, Фрэнсис, — улыбается мистер Тимони.

Вообще-то, взрослым нельзя перечить, но мистер Тимони не такой как все, он не будет ругаться, если я его спрошу.

— Мистер Тимони, почему взрослые всегда так говорят? Подрастешь — узнаешь, старше станешь — посмеешься, вырастешь — поймешь. Взрослым так все, а детям — ничего.

Мистер Тимони так хохочет, что я боюсь, как бы он не лопнул от смеха.

— Боже мой, Фрэнсис, ну ты и чудо. Да что за муха тебя укусила? Рассказывай, что стряслось.

— Ничего, мистер Тимони.

— Ох и кислая у тебя, наверное, физиономия сейчас, Фрэнсис, жаль я не вижу. Пойди вон к зеркалу, глянь на себя. Как обиженная девица, ей-богу. Да ладно, не ходи, просто скажи, что случилось.

— Деклан Коллопи меня задирал вчера, ну, я и подрался с ним.

Он расспрашивает меня про Архибратство, Деклана, дядю Пэта Шихана, которого уронили на голову, а потом говорит, что знает моего дядю Па Китинга, который отравился газом на войне и работает на газовом заводе.

— Па Китинг — чудо, а не человек. Вот, что я сделаю, Фрэнсис. Я поговорю с Па Китингом, и мы с ним сходим, да с этими святошами из Братства потолкуем. Я хоть и буддист и насилие не одобряю, но кулаками махать не разучился. Они больше моего чтеца пальцем не тронут, ей-богу, не тронут.

Мистер Тимони — старик, но разговаривает со мной как с другом, ему можно все как есть сказать, не то, что папе. Тот бы отмахнулся и ушел надолго за город.

Дядя Пэт Шихан сообщает бабушке, что ему моя помощь больше не нужна — он наймет себе помощника подешевле, и вообще, ему с моих субботних шести пенсов причитается, потому что без него меня бы не наняли читать.

Соседка мистера Тимони говорит мне, что я зря стучу в дверь. Макушла за один день перекусала почтальона, молочника и монахиню, и мистер Тимони хохотал без остановки, а когда собаку увезли усыплять, то заплакал. Укусить почтальона или молочника — это еще ничего, но про монахиню расскажут самому епископу, и тот примет меры, тем более, если хозяин собаки — буддист и представляет угрозу для соседей-добрых католиков. Когда все это сообщили мистеру Тимони, он принялся попеременно хохотать и рыдать во весь голос, приехал доктор и сказал, что рассудок пациента непоправимо поврежден, и мистера Тимони отвезли в приют для больных и немощных стариков при городской больнице.

Моим субботним заработкам пришел конец, но я все равно буду читать мистеру Тимони, хоть за деньги, хоть бесплатно. Дождавшись, когда соседка уйдет к себе домой, залезаю в дом к мистеру Тимоти через окно, забираю «Путешествия Гулливера» и иду в приют далеко за городом, чтобы мистер Тимони субботнее чтение не пропустил.

— Чего? — изумляется сторож у ворот. — Пришел старику почитать? Ты мне голову-то не морочь. А ну, марш отсюда, пока я полицию не вызвал!

— А можно я книгу оставлю, пусть мистеру Тимони кто-нибудь другой почитает?

— Да оставляй что хочешь и отстань от меня ради Христа. Я ему передам. — И он смеется.

— Что ты какой смурной ходишь? — спрашивает мама. — Что случилось?

Я рассказываю ей, что дядя Пэт больше не хочет, чтоб я ему помогал, и что мистера Тимони увезли в приют за то, что он смеялся, когда Макушла покусала почтальона, молочника и монахиню. Мама тоже смеется. С ума все посходили что ли?

— Да уж, какая жалость, что ты обе работы потерял, — говорит она, просмеявшись. — Зато теперь можешь снова в Братство ходить, чтоб ни отряд, ни отец Гори за тобой не явились.