Практикантка

– Что ж вы меня не предупредили? Ещё минута, и я лишил бы вас девственности. Вот этим холодным гинекологическим зеркалом – пошло и вульгарно. И оправдывались бы потом перед мужем в первую брачную ночь, а то и всю жизнь. А он бы шпынял: «Умнее ничего выдумать не могла?»

Он тоже отвлекал Аню от боли. Серые глаза улыбались. Сейчас, вблизи было видно, что они окружены ломкими сухими лучиками.

К счастью, боль оказалась вызвана мышечным спазмом, иррадиированным в низ живота.

…– На мальчишнике расскажу, что будущая жена добровольно раскинула передо мной ножки, будучи весьма слабо знакома со мной. И её прелестную розовую раковинку я лицезрел раньше, чем назначил первое свидание.

Да, доверчивая. Да, уступчивая. Пусть шутит на эту тему, сколько хочет. А она любит, любит, любит его. Как отца-геодезиста: он разбился в горах, когда Аня была совсем маленькой. Как старшего брата, которого у неё никогда не было. Как первого в жизни мужчину.

Просто удивительно, что столько страсти помещается в таком узком, восхитительно маленьком теле. Это уже его слова, которые Олег Павлович – просто Олег – произносит, благодарно целуя её в губы.

Он пружинисто откидывается на спортивных руках, закуривает. В темноте малиново, прозрачно светится тёплый огонёк.

С Олегом можно разговаривать обо всём, что взбредёт в голову. Не надо заготавливать в уме фразу и прокатывать её в мыслях. Так было с Аниным бой-френдом, однокурсником. Ничего у них не было, а он уже опытно ревновал её к встречному и поперечному. Устраивал скандалы, шпионил, крал из сумочки телефон. Говорил, что если чего – наймёт киллера: у папаши денег хватит. Ужас.

Подружки Ане завидовали: только приехала в город, такого мажора отхватила: с богатыми родителями, с тачкой. Но последний случай, разлучивший их…

Мчались в этой самой тачке со скоростью 160 км – бой-френд по-другому водить не умел. Аня посматривала в зеркало заднего вида, поправляла на голове новую фетровую шапочку-таблетку с вуалькой. То задорно сдвигала на затылок, то таинственно опускала низко на лоб, то щурилась из-под вуальки.

Это была первая в её жизни настоящая дамская вещь, с мамой выбирали. Мама говорила: «У женщины должны быть в порядке ножки и головка. Остальное приложится». Невозможно, до чего Аня сама себе нравилась в новой шапочке.

Тут Аню затошнило от быстрой езды. «Только не в салоне!» – в панике завопил бой-френд. И Аня – тоже в панике – заметалась, зажимая рот руками. Бой-френд, не оставляя руля, сорвал с её головы шапочку, сунул ей… И Аня – не могла потом себе простить – туда… После бой-френд обрывал телефон, ныл, объяснял, что запах из замшевых салонов почти невозможно выветрить… Занесла его в чёрный список – навечно.

С Олегом она будто расслаблено плыла в тёплой реке. Так мать рожает дитя в воду, и оно погружается в привычную среду. Аня вернулась в среду Любви. В которой, по задумке Бога, и должен находиться человек. А люди сами в себе и вокруг себя устраивают ад, вот как бой-фрэнд.

Аня рассказывала, как решила стать врачом. В десятом классе их погнали на прививки. Натурально, как стадо погнали: топочущее, прикалывающееся, несмотря на строгие взгляды классной. Мужичок на костылях проскакал – смешно. Старушка на их весёлое стадце заругалась и даже замахнулась заскорузлой сумкой – смешно. Медсестричка на тонюсеньких каблучках куда-то бежала и чуть на льду не упала – смешно. Палец покажи – смешно.

Был февраль, но погода совершенно весенняя: солнце, крепко взбитые как сливочный крем облака, зеркально-голубые лужи, птичий гомон. У Ани мгновенно сложился стишок, хотя до настоящей весны было ещё далеко.

Когда сырым апрельским днёмЗапахнет в воздухе весною,Когда на вербах бугорки

Глазочки серые откроют.Когда хрусталь сосулек вдругЗаплачет звонкою капелью,Когда поймаешь на себеЛадошки тёплые апреля.Когда горластые ручьиВ безмолвье снежное ворвутся —

И сотни бурных ручейковВ один большой поток вольются,Когда весь этот звон и гамВорвётся в день твой, пусть ненастный…Ты вдруг, зажмурившись, поймёшь,Поймёшь, как жизнь твоя прекрасна!

Аня зажмурилась и… поняла, что что-то ей мешает. На больничном крыльце стоял паренёк, примерно их ровесник. Он стоял, прислонившись к стеночке, чего-то ждал.

Почему заметила – паренёк резко выбивался из общей суматошной весенней картинки. И не серым обесцвеченным лицом и бессильной позой. Чем-то другим. Будто природа безжалостно, равнодушно невидимо очертила, вычеркнула его из себя. Поставила на нём крест.