«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

Относительно недоверия и подозрения с обеих сторон Маклаков оказался абсолютно прав. Впрочем, что касается советской власти в лице ее посла в Париже А.Е. Богомолова, прибывшего в город после освобождения, то она не собиралась рассматривать эмигрантов как «сторону». Она была готова лишь принять их безоговорочную капитуляцию. Что, впрочем, не исключало заигрывания с отдельными эмигрантами, возвращение которых могло послужить для укрепления престижа власти - речь шла, в частности, о живом классике, единственном российском Нобелевском лауреате И.А. Бунине. Что же касается тех лиц, которые, по мнению органов контрразведки, могли представлять потенциальную опасность или должны были быть наказаны за прежние грехи, то их просто насильственно вывозили в СССР. Это происходило в тех странах, которые были освобождены или оккупированы Красной армией. Так, в Югославии арестовали и вывезли на родину приятеля Маклакова В.В. Шульгина; массовые аресты прошли в Праге. Речь идет не о коллаборационистах, сотрудничавших с нацистами, вроде генералов П.Н. Краснова или А.Г. Шкуро, а о тех людях, которые активной роли в политике давно уже не играли, подобно Шульгину, приговоренному советским судом к 25-летнему тюремному заключению, или литературоведу А.Л. Бему, арестованному в Праге и покончившему в тюрьме жизнь самоубийством. В Праге же был арестован и увезен в СССР почти 80-летний князь Петр Д. Долгоруков, некогда товарищ Маклакова по партии кадетов. На родине Долгорукова по слухам, дошедшим до эмиграции, судили во Львове военным судом и приговорили к 10-летнему заключению в лагере{24}. В действительности Долгорукова приговорили, как мы теперь знаем, к пяти годам заключения в тюрьме (из которой он, впрочем, не вышел и после отбытия срока). Но дела это не меняло.

Однако все эти «детали» стали ясны позднее, так же как и то, что советская власть ничем из «революционных завоеваний» поступаться не собирается, более того, распространит их на освобожденные от нацистов страны Восточной Европы и попытается экспортировать через своих сторонников и в Европу Западную. Неизвестно было еще и то, что никакой либерализации режима после войны не произойдет, более того, что начнется его ужесточение и закручивание гаек. Но это все потом. Пока же эмигранты, наблюдавшие возрождение и победы русской армии, правда, называвшейся теперь советской, восстановление патриаршества, патриотическую риторику и обращение к славному историческому прошлому, наконец, восстановление территории бывшей Российской империи, имели некоторые основания надеяться, что «Термидор» под давлением жизни проведут сами большевики.

На этой почве было вполне возможно примирение и участие эмигрантов, если, конечно, этого захочет советская власть, ставшая, по мнению многих из них, национальной, в возрождении России.

Алданов: Нью-Йорк, 1941-1945

Алданов, в отличие от многих других эмигрантов, и подавляющего большинства французов, смотрел весьма скептически на военные перспективы Франции. Не следует списывать его воззрения на счет присущего ему пессимизма: на сей раз это было результатом небольшого, но показательного личного опыта. Будучи химиком по образованию, Алданов в начале войны «ходил по разным французским военным и невоенным учреждениями - с просьбою использовать его знания, его желание служить французской обороне. И обнаружил, что всюду такой беспорядок, такая неорганизованность, что он... вынес впечатление: больший удар немцев и все повалится»{25}.

Больший удар последовал в мае 1940 г. Все в самом деле повалилось. 14 июня 1940 г. Париж был объявлен «открытым городом»; случилось еще недавно казавшееся немыслимым: немецкие войска вступили в Париж, а Гитлер фотографировался на фоне Эйфелевой башни.

Алданов уехал в Ниццу, оттуда - в Португалию, ставшую для некоторой части российских эмигрантов «пересадочной станцией» по дороге в США. Отправились туда и Алдановы; пароход, вышедший из Лиссабона во второй половине декабря 1940 г., прибыл в Нью-Йорк 9 января 1941 г.