Правда и кривда

— Еще повезет. Марко — птица перелетная: если не полетит вверх, то сами снимем вниз с гнезда. Откармливается! Только глаза не надо с него спускать. Где-то что-то — и пусть бумажка летит и в район, и в область, и еще выше.

— Летели же твои бумажки о том купании, а что помогло? — отрезала Настя.

— Не паникуй, — успокоил ее Мирон. — Ты еще не знаешь, какую силу имеет бумага. Она все терпит, но и все может.

— Это правильно, — согласился Безбородько и обеими руками потрогал кабана. — Хороший! Вы же хоть нутряное сало себе заберите…

XXVII

Он проснулся, когда ночь возле окошек еще не встречалась с предрассветными красками. Во сне к нему выразительно приходили какие-то хозяйственные планы, заботы, что-то такое нужно было, но что — теперь никак не мог вспомнить. Не досада ли? Тихонько напевая «Ой не знав козак, та й не знав Супрун, як славоньки зажити…», он умывается и сначала не может догадаться, почему при всех хлопотах у него радостно на душе. Ага, это, вероятно, потому, что в районе дают наряд на шестьсот кубометров леса. А может, оттого, что сегодня начнут сеять ячмень? Таки нет на свете лучшего дела, как сеять — или зерно, или добро.

На постели, снимая полосатую дерюгу, зашевелился Федько, вот он привстает на локте и изумленно и радостно спрашивает:

— Вы уже поете?

— Мурлычу, Федя. А ты почему не спишь?

— Потому что радуюсь.

— Чему же ты радуешься? Что вчера тройку схватил?

— Да нет, — надул мальчишка губы. — Это же тройка не по правилу…

— Как не по правилу? Выкручиваешься? — неодобрительно взглянул на мальчишку.

— Я, Марко Трофимович, чуть ли не первым решил задачку, ну, и дал ее списать. Но за это надо снижать один, а не два балла. Ведь так по правилу?

— Я, Федя, в таких правилах не разбираюсь, тут лучше посоветуйся с Григорием Стратоновичем.

— Зачем? — снова надул губы Федько. — И так переживу, где мое ни пропадало.

— А чего ты радуешься?

— Что вы стали председателем. Теперь заживем! — уверенно сказал паренек, а Марко рассмеялся.

— Как же мы заживем?

— А это вы лучше знаете, — благоразумно ответил и начал одеваться.

— Поспи еще, Федя.

— За спання не купишь коня. Я хочу немного пройтись с вами.

— Ну, спасибо за поддержку, — серьезно ответил Марко, а паренек недоверчиво посмотрел, не насмехаются ли над ним, потом успокоился.

— Если надо, я всегда помогу вам, у меня же ноги знаете какие…

— Вот и остри их к Ольге Бойчук, чтобы она собирала на разговор всех свекловодов и кукурузоводов. И к Галине Кушниренко сбегай — пусть смотается на маслозавод за перегоном для поросят.

— А будто дадут? — удивился Федько.

— Дадут.

— Навряд. У Безбородько с этим делом ничего не получалось.

— И откуда, Федя, ты все знаешь?

— А как иначе, в селе жить — и ничего обо всем не знать!

Рассвет уже вырвался из объятий ночи, когда Марко подходил к коровнику. На восходе сразу каким-то волшебным взмахом размашисто вырисовалась солнечная корона, и несколько тучек стали украшением в ее лучах. Марко слегка нажал плечом на ворота, вошел в коровник. Привыкая к темноте, он остановился и неожиданно услышал тихий мучительный стон; на него мычанием отозвалась невидимая корова, а стон повторился и перешел во всхлипывания.

Пораженный Марко быстро пошагал к перегородке для доярок. Когда он отворил легкие двери из тесины, из-за крохотного столика, вздрогнув, испуганно встала София Кушниренко, она согнутой в локте рукой провела по глазам и уже старалась улыбнуться.

— Что с вами, тетка София? — пристально посмотрел на преждевременно состарившееся лицо с по-детски ясными глазами.

— Ничего, ничего, Марко Трофимович… — застывает на устах жалостная улыбка.

— Как же ничего? Не кройтесь, говорите.

— Зачем оно тебе? — запечалилась вдова. — То — бабское, негоже тебе и слушать.

— Я теперь даже бабское должен знать — вы для чего-то вчера поднимали за меня руку. Несчастье какое-то у вас?

— Ну да, потому что счастье мне досталось такое, как тому нищему мужику, которому приснился хороший обед. И он улыбнулся во сне, а в это время шло счастье, увидело, что косарь смеется, — и обошло его.

— Так может, мы еще вернем то счастье, — в задумчивости сказал Марко. — Что же мучает вас? Вы так стонали…

— Должна была, Марко Трофимович, должна была, — не только ясные белки, даже стиснутые зубы вдовы отбили тяжелую боль. Она поправила платок и тихо заговорила: — Такая уж беда прибилась к нам, дояркам, — скот истощал, вот и напал на него стригущий лишай. Так жалко мне стало девочек наших, молоденьких, зачем им эта напасть. Вот я и забрала у них больных коров, и сама заразилась нечистью, а вылечиться не могу: никакие мази не помогают…

— И это вся беда? — улыбнулся Марко, а вдова обиделась.

— Такие же слова я и от Безбородько слышала, — сказала с укором.

— А я немного иначе скажу, — снова улыбнулся Марко. — Погадаю, пошепчу — и пройдут ваши лишаи, как рукой снимет.

— Неужели знаешь такое ворожение? — недоверчиво взглянула на него вдова.

— Знаю, тетка София: на веку, как на долгой ниве.

— А чего же ни ветврач, ни медицина ничем не помогли мне?