Правда и ложь в истории великих открытий

— постепенное приближение к новой теории, требующее вклада многих людей в течение длительного времени, либо игнорировалось, либо не получало должного освещения.

Теории прошлого, имеющие отдаленное родство с современными представлениями, вырываются из контекста и переосмысливаются по-новому.

Помня об этом, мы должны подвергать сомнению любое историческое свидетельство, не свободное от этих недостатков. В частности, к любой работе, в которой делается попытка показать, что некий человек совершает в одиночку грандиозный прорыв, не замеченный всеми их современниками и предшественниками, следует относиться с большим подозрением.

Все рассмотренные нами случаи говорят о том, что истинные пионеры встречаются крайне редко. Поэтому нам нужно с осторожностью относиться к определению «великий» и научиться восхищаться пусть меньшими, но более реальными достижениями. Одновременно нам нужно воспринимать историю науки не как растянувшуюся на столетия олимпийскую эстафетную гонку, а как постепенное движение вперед, все более являющееся результатом коллективной работы, за которую раздаются не только награды.

Великая сила науки заключается в том, что ее труженики готовы достраивать чужие достижения или опровергать их, открывая в окружающем нас мире то, что до поры оставалось невидимым, при этом ученый не может быть одиноким. Наоборот, все они объединены в тесно сплетенные сети и зависят в реализации своих идей от опыта, мудрости и научной квалификации коллег.

Современная наука более эффективна, более строга, более корректна и лучше финансируется, чем в дни Дарвина, Пастера или Флеминга, которые не могли себе даже представить нынешних масштабов. Но насколько сегодня вероятны великие открытия? Эпохальные прорывы требуют наличия в природе таких сфер, к которым никто еще не притрагивался. В наши дни вряд ли возможно существование таких нехоженых территорий, однако глупо думать, что все великие открытия уже сделаны, — такое утверждение было бы чрезмерным, но вряд ли какой-то отдельный ученый будет «виден, как луна на ночном небе среди звезд».

В заключение еще раз хочу подчеркнуть один момент, который мог остаться незамеченным для читателя: этой книгой я отнюдь не хотел оклеветать науку. Просто мне хотелось высказаться против упрощенного к ней отношения, против попыток придать открытиям прежних лет излишний ореол романтизма. Конечно же существуют ярые ревнители, которые не приемлют никакой демифологизации ученых. Однако историк-профессионал не должен мириться с их желанием добавить гламура или ложных красок в историю науки. Его профессиональный долг — изучая прошлое научными методами, приближаться к истине.

Эта позиция нашла ярчайшее выражение в следующем отрывке из романа Роберта Грейвза «Я, Клавдий» (я уже ссылался на него во «Введении»). Итак, перед нами Поллион, высмеивающий Ливия за его бесцеремонное обращение с истиной:

Ливий медленно подошел к нам:

— Шутка шуткой, Поллион, и я на шутки не обижаюсь. Номы затронули серьезный вопрос, а именно: как следует писать историю? Возможно, я допустил ошибки. Какой историк может их избежать? Но я, во всяком случае, если и искажал истину, то не сознательно, в этом ты меня не обвинишь. Да, я с радостью включал в свое повествование легендарные эпизоды, взятые из более ранних исторических текстов, если они подтверждали основную идею моего труда — величие Древнего Рима; пусть они уклонялись от правды в фактических подробностях — они были верны ей по духу. Когда я наталкивался на две версии одного и того же эпизода, я выбирал ту, которая ближе моей теме, и я не буду рыться в этрусских гробницах в поисках третьей, которая, возможно, противоречит двум первым, — какой в этом толк?

— Это послужит выяснению истины, — мягко сказал Поллион. — Разве это так мало?[13]

Примечания автора

Глава 1