Правда и Небыль

Юрьев улыбнулся. У собеседника на этом месте был пунктик. Он терпеть не мог неуважения к себе, но и не любил официальности в общении. Поэтому всегда раздражался, когда разговор начинался с «тыканья» и не по имени-отчеству, но и сколько-нибудь продолжительную беседу на «вы» и со всеми регалиями тоже не переносил. Друзья это знали и всегда начинали с «Георгия Константиновича» и почтительного «вы», а Степаниди предоставлял им возможность в удобный для него момент перейти на менее официальный стиль.

Судя по тому, что Степаниди не стал с этим тянуть, старый лев был в недурном настроении. Что было очень кстати.

— Извини, Георгий. Ты можешь выбраться прямо сейчас?

— Прам-пам-пам… — протянул голос в трубке. — Сейчас посмотрим…

— Мне нужно кое-что тебе рассказать. Это важно.

— Когда и где? — спросил собеседник просто, без театральности.

— Давай у тебя в «Победителе». Я доеду за полчасика.

— А часик у нас сейчас который, от которого половинку отнять надо? — поинтересовался собеседник.

— Половина четвёртого. По Москве, — добавил Юрьев, вовремя вспомнив ещё об одном пунктике Степаниди.

— Я с утра до одиннадцати не пью, — вздохнул собеседник.

Степаниди всё пересчитывал на нью-йоркское время. Эту привычку он завёл, когда много ездил по миру вообще и по Америке в особенности. И хотя в последние годы он почти не выезжал из Москвы, привычки свои он менять не собирался. Как объяснял сам фотограф, нью-йоркское время наиболее импонировало его творческому ритму. Утро — состояние души, а не время суток. Поэтому он, в частности, считал себя ранней пташкой, что встаёт в семь утра, хотя реально спал до трёх.

— Может, вина? — предложил Юрьев. Он помнил, что Степаниди считает вино чем-то вроде прохладительного напитка и пьёт его в любое время.

— Ты же сказал — разговор важный? — уточнил Степаниди. — Или всё-таки серьёзный?

— Важный, — подтвердил Юрьев. Степаниди называл «серьёзными» только переговоры с заказчиками.

— Тогда какое же вино? А пить до одиннадцати грешно и аморально. Хотя ладно, пока туда-сюда, пока дойду, пока стол накроют… Идёт. Давай в четыре в «Победителе». До скорого.

Алексей Михайлович положил телефон и вздохнул. «Степаниди, конечно, гений, — подумал он, — но сколько же у него всяких прибабахов». Одного только нельзя было про него сказать — что он ими страдал. О нет! Он ими наслаждался.

15:30. Гоманьков

Сергиево-Посадский район Московской области. Коттеджный посёлок «Березняки»

Коттеджный посёлок «Березняки» располагался в шестидесяти километрах от МКАД по Ярославке. Дорога была ровной, а ограничения скорости для полицейских неактуальны. Один из них трясся на заднем сиденье.

Гоманьков сидел впереди рядом с молчаливым водилой — тощим, неприятным на вид пареньком с волдырями на правой щеке. Всю дорогу он слушал диск с современными «военными» песнями, выкручивая громкость на полную. Бывшему контрразведчику это не мешало. Что-что, а отключаться от внешних раздражителей он умел. Нет, даже не отключаться: лишние впечатления шли параллельно его мыслям, с ними не сливаясь.

Начальник службы безопасности думал, чем ему придётся заплатить за сегодняшнее. Чтобы добраться до Шкулявичюса — тьфу, ну и фамилия! — ему пришлось пойти на поклон к знакомым из Следственного комитета. Те согласились помочь, но теперь он, Гоманьков, им обязан. И ни деньги, ни услуги этот долг не закроют. Рано или поздно они выставят счёт. Именно ему, а не Юрьеву и не банку. Когда нынешнее дело будет не просто закрыто, но и забыто. Вот тогда…

«Небо укроется призраком-тучею — сердце становится мышью летучею…» — блажила магнитола.

Гоманьков посмотрел в окно. За ним мелькала угрюмая среднерусская темень. Фары мели дорогу. Где-то далеко виднелись два крошечных желтоватых огонька.

Невольно вспомнилась Европа. Где бы ты ни был, тебя всегда окружают огоньки. Европейские страны заселены плотно, надёжно. У нас до сих пор огромные пространства пустуют. Ну конечно, самые лакомые кусочки уже расхватаны. Взять хотя бы эти «Березняки». Один из старейших, наиболее знаменитых и престижных посёлков Подмосковья. Когда-то здесь были дачки работников Академии наук. Теперь от них и следа не осталось, как и от их жалких двенадцатисоточных хозяйств. Большие дома, большие участки. Обычно к таким прилагаются и высокие заборы, но здесь может быть и по-другому…

«Мы ангелы смерти, а это значит…» — ливануло из магнитолы. Гоманьков мысленно отодвинул звуковой поток и продолжил свои размышления.