Правда о деле Гарри Квеберта

— Спасибо.

— Гарри… Я влюблена в вас. С того самого дня, когда шел дождь и я увидела вас на пляже, я безумно в вас влюблена. Я бы хотела быть с вами до конца жизни!

— Перестань, Нола. Не говори так.

— Почему? Ведь это правда! Я дня не могу прожить, если я не рядом с вами! Когда я вас вижу, жизнь кажется мне прекраснее! А вы меня ненавидите, да?

— Да нет же! Конечно нет!

— Я знаю, что вы меня считаете уродиной. И что в Рокленде вам, конечно, было со мной скучно. Потому-то вы и не подавали о себе вестей. Вы думаете, что я маленькая, глупая и скучная уродка.

— Не говори глупостей. Ладно, пойдем, я отвезу тебя домой.

— Скажите мне «милая Нола»… Скажите еще раз.

— Не могу, Нола.

— Пожалуйста!

— Не могу. Эти слова говорить нельзя!

— Но почему? Боже мой, почему? Почему нам нельзя любить, если мы любим друг друга?

— Пойдем, Нола, — повторил он. — Я отвезу тебя домой.

— Но, Гарри, зачем жить, если мы не имеем права любить?

Он ничего не ответил и повел ее к черному «шевроле».

Она плакала.

Звонил не Гарри Квеберт, а Эми Пратт, жена шефа полиции Авроры. Она была устроительницей летнего бала, одного из главных событий в жизни города; в этом году бал должен был состояться 19 июля, и сейчас она обходила соседей. Услышав звонок, Тамара выпроводила мужа и полуголую дочь наверх — и, открыв, с облегчением обнаружила за дверью не именитого гостя, а Эми Пратт с лотерейными билетами для бала. В этом году разыгрывалась неделя отдыха в великолепном отеле на острове Мартас-Винъярд, в Массачусетсе, где проводили отпуск многие звезды. Когда Тамара узнала, какой будет первый приз, у нее заблестели глаза; она купила две пачки билетов и, хотя приличия требовали предложить гостье (которую она к тому же очень уважала) оранжаду, без сожалений выставила ее за дверь: было без пяти шесть. Дженни успела успокоиться и спустилась вниз в зеленом летнем платьице, которое ей очень шло; за ней появился отец в костюме-тройке.

— Это был не Гарри, а Эми Пратт, — насмешливо объявила Тамара. — Я прекрасно знала, что это не он. Видели бы вы себя, улепетывали как зайцы! Ха! Я-то знала, что это не он, потому что он человек высокого полета, а люди высокого полета раньше времени не приходят. Это еще невежливее, чем опаздывать. Имей в виду, Боббо, а то ты вечно боишься опоздать на свои встречи.

Часы в гостиной пробили шесть раз, и все семейство Куинн выстроилось у входной двери.

— Главное, ведите себя естественно! — взмолилась Дженни.

— Мы очень естественны, — отозвалась мать. — Правда, Боббо, мы естественны?

— Конечно, Котеночек. Только у меня, по-моему, опять газы: я себя чувствую как скороварка, которая сейчас взорвется.

Несколько минут спустя Гарри звонил в дверь дома Куиннов. Он высадил Нолу на какой-то улице недалеко от дома, чтобы их не увидели вместе. Он оставил ее в слезах.

* * *

Дженни рассказала мне про вечер 4 июля, для нее это были чудесные минуты. Она с волнением описывала ярмарку, их совместный ужин, фейерверк над Конкордом.

По тому, как она говорила о Гарри, я понял, что всю свою жизнь она по-прежнему любила его и что за нынешней ее неприязнью кроется прежде всего боль: ведь он бросил ее ради Нолы, маленькой субботней подавальщицы, той, для которой он написал шедевр. Прежде чем мы расстались, я задал ей еще один вопрос:

— Дженни, кто, по-твоему, мог бы больше всего рассказать мне о Ноле?

— О Ноле? Ее отец, конечно.

Ее отец. Конечно.

23. Те, кто близко ее знал