Правда о мундире

— Так… — сконфузился полковник, — заперли мы его на гауптвахте. Мало ли что? Там, должно быть, и сидит, если с голоду не помер.

— Проводите нас… — начал врач и осёкся, наткнувшись взглядом на бывшие ноги больных. — Впрочем, нет. Где гауптвахта?

— А во-о-он там, — показал своим правым бердышом полковник.

Двое, как по команде, повернулись и пошли к унылому серому домику, едва видному в конце аллеи, состоящей из обрезанных по самое некуда тополей.

Рядовой не то спал, не то потерял сознание. Он лежал на нарах плашмя, весь скукоженный от холода. Голое тело покрылось синеватой бледностью долго пролежавшего в холодильнике бройлера, а мошонка ужалась до размеров грецкого ореха.

Двое переглянулись.

— Опоздали… — сказал один.

Голос его злым эхом раскатился по коридору губы.

Рядовой шевельнулся и с трудом открыл глаза. Потом сел, глядя на двоих затравленно и полубезумно.

— Не бойтесь, — успокоили его. — Мы из санитарного управления Генштаба. Эпидемия кончилась. Мы прилетели за вами.

— Что ж вы тогда шлемы-то не снимете? — хрипло спросил рядовой.

— Угроза заражения пока не миновала.

— А эти… все в орденах… Они живы?

— Им уже не помочь. Во всей зоне вы единственный, кто остался здоровым. Курить хотите?

— Лучше одежду дайте. Или нет… Я лучше голяком… Надёжнее… Так что дальше?

Двое переглянулись.

— Видите ли, — просительно сказал один. — Нам нужно взять анализы. Не спешите нам отказать, от вашего ответа зависят жизни миллиардов людей. У вас в крови уникальные антитела…

Рядовой сощурил глаза, пытаясь увидеть лицо за забралом, и сказал:

— Это уж как водится. Куда ж я денусь? Только давайте сначала улетим отсюда. Жутко мне. Да и колотун…

— Нет, — жёстко возразил второй. — Сначала — анализ.

И, не дожидаясь согласия, открыл чемоданчик.

Он воткнул иглу в предплечье рядового и вытянул в мутную колбочку шприца несколько кубиков крови.

— Теперь всё. Идти через пену вам лучше не надо — можете обжечься. Мы вас понесём.

Двигатель заревел на полную мощность. Рядовой всё ещё смотрел со смешанным выражением жалости и ужаса на бывших однополчан.

— Так значит это вы им для утешения сказали? — спросил он. — Чтоб легче умирать?

Ему не ответили. Один из врачей щёлкал тумблерами и примеривал ноги к педалям. Другой заполнял какой-то формуляр, а потом, словно очнувшись, наклонился к двери и, резко дёрнув, захлопнул её.

Вертолёт пробил низкие облака. На фонаре заплясали ослепительные зайчики. Синева и солнце казались рядовому совершенно неправдоподобными, сказочными, чистыми. Они означали пробуждение от тягучего кошмара последних дней.

Из-под замасленных тряпок, валявшихся под ногами, выползла муха. Она неторопливо взошла на тряпки и принялась чистить лапки и крылья.

Рядовой внимательно наблюдал за ней.

Основательно почистившись, муха взлетела. Вертолёт накренился, и её унесло к стене. Но она быстро сориентировалась, вернувшись под самый купол. Там она висела, неслышно жужжа в рёве вертолётной турбины.

И вдруг рядовой увидел, что не ему одному интересно невзрачное насекомое. Один из врачей медленно поднялся и стал едва заметно, чтобы не спугнуть, приближать голову к мухе. Забрало поднималось, постепенно открывая внутренности скафандра — подшлемник, наушники, микрофон на проволочке, нелепо торчащий сосок для воды. В скафандре никого не было.

Рядовой не успел ещё толком перепугаться, а скафандр уже молниеносно бросился головой вперёд и в тот же миг захлопнул забрало. Рядовой, теряя сознание, посмотрел в чёрное стекло, и ему показалось, что он слышит, как внутри скафандра жужжит пойманная муха.

Москва, январь 1997 года