Как сразу нам объявили, перед нашими окопами не было минных заграждений. Зато непосредственно за нами, на всем протяжении занятых ротой траншей, – заминированный лесной завал, который мы нанесли сразу же на свои карты и довели эту информацию до каждого подчиненного. Это был частично поваленный молодой хвойный лесок, усеянный замаскированными противопехотными минами. Как оказалось потом, часть мин составляли «ПМД-6» (противопехотная мина деревянная) с 200-граммовыми толовыми шашками, а часть – с 75-граммовыми.
Мне пришла в голову авантюрная идея – переставить мины на передний край обороны роты, на полосу между нашими окопами и берегом реки Выжевки. Тем более что оборона казалась не только мне «жидковатой» из-за малочисленности бойцов в наших подразделениях и отсутствия минных полей и даже проволочных заграждений перед нашим передним краем.
Один участок этого завала, видимо, минировался еще зимой. Мины, установленные здесь, были окрашены в белый цвет, и теперь, уже летом, под пожелтевшими хвойными веточками их обнаруживать было совсем не трудно. А вторая часть завала, отделенная от первой хорошо протоптанной тропинкой, минировалась, наверное, когда уже сошел снег, минами, окрашенными в цвет хаки. В траве и хвое их обнаруживать было значительно труднее.
Во взводе у меня специалистов-саперов не оказалось, а я еще в военном училище досконально изучал и свои, и немецкие мины (я всегда следовал и следую сейчас правилу: «лишние знания никогда лишними не бывают»). И поэтому решил сам заняться этим небезопасным делом. Подвергать опасности кого-то из штрафников, не владеющих этим, не хотелось, да и морального права, строго говоря, не имел. Тогда я как-то и не подумал, что этот минированный завал обозначен не только на наших картах, картах комбата и командира дивизии, но даже на картах штаба армии, как важный элемент обороны на особо опасном направлении в армейском масштабе.
Конечно же, минированный участок за нашими позициями не создавался специально, как заграждение за штрафниками. К слову сказать, за нашим батальоном ни при каких обстоятельствах никогда не было заградотрядов, не применялись и другие устрашающие меры. Просто это и не предусматривалось никакими приказами, и в этом никогда не возникало нужды. Смею утверждать, что офицерские штрафные батальоны были образцом стойкости в любой боевой обстановке.
Свою «саперную» деятельность я, естественно, начал с участка с белыми, «зимними» минами. Днем я их снимал, обезвреживал, а ночью выставлял, хорошо маскируя дерном, в 30–50 метрах перед своими окопами и всегда помнил при этом золотое правило, которому наставлял нас в военном училище командир роты старший лейтенант Литвинов: «Боишься – не делай, делаешь – не бойся». Некоторые мины оказались для меня необычными. В деревянные ящички обыкновенной конструкции вместо толовых или тротиловых шашек с отверстием под детонатор были вложены плоские стеклянные толстостенные бутылочки, заполненные порошкообразным тротилмеленитом, в горлышко которых и вставлялись взрыватели-детонаторы. Бутылочки эти были обернуты в хорошую пергаментную бумагу. Эта бумага оказалась очень ценной находкой – на ней можно было писать письма родным, да и под стихи, которые иногда рождались там, она тоже годилась.
К тому времени на фронте было весьма популярным стихотворение Константина Симонова «Открытое письмо. Женщине из г. Вичуга», в котором он от имени однополчан погибшего на фронте лейтенанта проклинал неверную жену фронтовика, написавшую бесстыдное письмо этому офицеру, в котором сообщала, что отказывается ждать мужа, найдя себе более благополучного поклонника. Но пошлое это письмо не успело дойти до адресата. Зато стихи Симонова дошли до каждого фронтовика. А незадолго до этого ко мне во взвод прибыл бывший лейтенант, рассчитавшийся «по-фронтовому» за измену со своей женой и ее соблазнителем. Надо сказать, что во время войны у людей, не обремененных высокой моралью, главным оправданием своих низменных поступков были расхожие фразы типа «война все спишет» или «все равно – война». Тогда у меня и родились немудреные стишки на тему верности и измены. Вот несколько строф из них:
Стихотворение получилось тоже длинное, как и у Симонова, потому что рассказ того штрафника взволновал тогда не только мою душу. Но завершили его строки, вполне оптимистические: