Правда об Иване Грозном

В ходе начатого следствия в руках царя оказались списки заговорщиков, имена людей, изъявивших желание поддержать, в случае переворота, Владимира Старицкого, списки, составленные не кем иным, как… самим боярином И.П. Федоровым-Челядниным [378] . Все же, казнив тогда многих, Иван не тронул его – главное действующее лицо заговора. Но и в этом на первый взгляд несколько странном поступке тоже крылась своя логика. Боярин Федоров-Челяднин был уже стар и вскоре сам мог предстать перед судом – перед судом божьим… А посему царь только выслал его в Коломну, приказав заплатить большой штраф в пользу государственной казны. Лишь через год, когда расследование обстоятельств «боярской крамолы» завершилось окончательно и стали, возможно, известны какие-то еще более вопиющие свидетельства преступления, государь все-таки вызвал боярина к себе во дворец. Тогда-то и произошла сцена, ярко описанная современником-очевидцем и коей не менее красочно воспользовался Эдвард Радзинский, опустив, правда (как отмечалось выше), все, что этой сцене предшествовало. Бывшему конюшему—боярину Иван предложил сесть на трон – символ власти, власти, которой, удайся переворот, Федоров-Челяднин мог бы обладать безгранично и – совершенно законно, как царский местоблюститель. Вероятно, не без гнева, но и не без горечи царь сказал ему: « Теперь ты имеешь то, чего искал, к чему стремился,

чтобы быть великим князем Московским…» После этого, передает Альберт Шлихтинг, государь заколол изменника кинжалом [379] . Вот почему «лежал великий боярин в луже крови у подножия трона», как мрачно живописует г-н Радзинский.

«По грехом словесы своими погибоша»

[380] , – добавляет безымянный летописец. Правда, об этом наш уважаемый автор уже не вспомнил…

Между тем огромные вотчины убитого боярина, располагавшиеся на границе с Новгородской землей в Бежецком Верху, были немедленно конфискованы, взяты в опричнину. Считалось, что многие приближенные и дворяне Федорова-Челяднина были посвящены в его планы, при перевороте их намечали использовать в качестве вооруженной силы. А потому царь Иван сам возглавил летом 1568 г. опричный рейд по этим землям, во время которого большая часть боярских людей была посечена саблями, а их усадьбы разграблены и сожжены. Но… удивительное дело. Во время этого, в полном смысле слова жестокого карательного похода по бывшим владениям вельможи-изменника «террор не затронул крестьянского населения боярских вотчин» . А ведь, напомним, Федоров-Челяднин являлся богатейшим человеком своего времени. На его землях жили многие тысячи крестьян, и поживиться там уж нашлось бы чем, будь на то государева воля. Но государев приказ имел, видимо, совершенно другой характер, другой смысл. И историк констатирует: «Террор обрушился главным образом на головы слуг, вассалов и дворян». Таким образом, читающий да разумеет, кого и за что действительно немилосердно громил царь… Как гласит поминальный синодик времен опричнины, всего в июне—июле 1568 г. погибло в вотчинах Федорова-Челяднина 369 человек, из которых 293 были боярскими слугами и 50—60 – дворянами [381] .

В этой тяжелой обстановке непрекращающихся заговоров и измен Иван был совершенно один. Хотя после смерти Анастасии он довольно быстро женился вторично, новый брак стал для него скорее горькой необходимостью, чем утешением: более никто и никогда так и не смог заменить ему первую и единственную в жизни любовь. Но «негоже государю быть одному» – заявила тогда церковь. По совету митрополита Макария, зорко следившего за внешней политикой своего духовного сына, новую невесту для государя-вдовца решено было искать за границей, на Западе – либо в Швеции, либо в Польше. Однако ни шведский дом Вазы, ни польские Ягеллоны не согласились соединиться с московскими Рюриковичами. Предложение пришло совсем с другой стороны – с Востока, с предгорий Северного Кавказа. Именно один из знатнейших кабардинских князей – Темрюк, надеясь получить поддержку России в борьбе против Турции и Персии, выдал свою дочь, княжну Кученей, замуж за русского царя. Союз сей был не менее выгоден для Москвы, чем брак государя с какой-нибудь из европейских принцесс, ибо, во-первых, содействовал налаживанию ее мирных контактов с горскими народами, во-вторых же – открывал дорогу для связей с христианским государством грузин и армян. Такое вот «приданое» принесла Ивану тонкая и смуглая черкешенка Кученей, в святом крещении принявшая имя Марии. Но для г-на Радзинского Кученей-Мария – лишь «черная женщина», «с глазами, словно горящие уголья», «дикая нравом, жестокая душой», вместе с которой «во дворец пришла Азия. Восточная деспотия, насилие – азиатское проклятие России». Согласимся, характеристика не слишком справедливая для гордых, благородных и вольнолюбивых горцев…