30 декабря 1940 г. в беседе с итальянским послом Россо Молотов вновь вернулся к проблемам, поднятым перед Шуленбургом. Советское руководство резко возражало против гарантий территориальной целостности Румынии, данных ей Италией и Германией. Молотов требовал у Россо объяснений. Заняв жесткую позицию по Проливам, Молотов желал знать: принимает ли Италия интересы СССР обеспечить свою безопасность в Черном море со стороны Проливов? И более того, готова ли Италия признать интересы СССР на Балканах и в Азии? Министр иностранных дел Италии Чиано провел соответствующие консультации со своим коллегой Риббентропом, который пояснил, что и Берлин и Рим считают Балканы сферой своих непосредственных интересов. Кроме того, Риббентроп поделился с послом Альфиери, «что у него сложилось впечатление, будто Молотов ведет двойную игру и хочет влезть в окно после того, как перед ним закрыли дверь». Поэтому он советовал занять гибкую позицию против русских и предлагал признать за русскими право считать Черное море внутренним морем России и других прибрежных государств, а также обещать им пересмотр конвенции, подписанной в Монтре. Но ни в коем случае не идти на уступки в Восточном Средиземноморье, учитывая возможную реакцию Турции.
Как известно, в середине декабря Германия уже спланировала нападение на СССР, а потому уже не было интереса вести какие-то переговоры. И хотя германо-советские переговоры в ноябре остались безрезультатными, но утечка определенной информации, иногда злонамеренно сливаемой Германией, заставляла Турцию с большим подозрением относиться к СССР.
В январе 1941 г. Германия предприняла попытки закрепиться на Балканах, особенно в Румынии и Болгарии; ответная реакция Англии не заставила себя ждать. 31 января У. Черчилль направил И. Иненю письмо, в котором обрисовал все неприятные для Турции результаты, которые сулит расквартирование в Болгарии германских войск, и попросил Турцию вступить в войну.
Возросшая угроза Балканам со стороны Германии привлекла внимание США к этому региону. С целью воодушевить балканские государства президент Рузвельт послал туда полковника Уильяма Донована, а 1 февраля 1941 г. его представитель прибыл в Турцию. Соединенные Штаты обещали оказать помощь Турции как стране, лицом к лицу стоящей перед германской опасностью. Однако Турция, заявив о своей приверженности Англии и США, тем не менее никаких конкретных обязательств на себя не взяла. Придание такого большого значения Балканам, и особенно Болгарии, было связано с тем, что эта страна находилась на главном направлении сухопутных дорог в Турцию и на Ближний Восток.
Чтобы предупредить германскую опасность и ослабить советское давление, Турция уделяла большое внимание отношениям с Болгарией. Турецкий посол в Болгарии Шевки Беркер вел напряженную работу по предотвращению немецкого вторжения в страну и наладил тесные связи с советской миссией в Софии. В секретном донесении советского посольства в Болгарии указано, что Ш. Беркера ни в коем случае нельзя причислять к сторонникам Германии. Идею создания «нового германского порядка» на Балканах Беркер оценивал как нарушение национального и государственного суверенитета народов. В советских донесениях указывалось, что Ш. Беркер очень близок с английским и американским послами в Софии. Таких отношений с представителями стран «оси» у него нет. Активная антигерманская позиция турецкого посла и его бурная деятельность завершились 17 февраля 1941 г. подписанием в Анкаре турецко-болгарской декларации, главным лейтмотивом которой была недопустимость использования территории Болгарии для нападения на Турцию. Немного погодя, 4 марта, фон Папен вручил И. Иненю личное послание Гитлера, который заверял президента, что не собирается нападать на Турцию.
Необходимость такого шага была вызвана тем, что 1 марта Болгария примкнула к Тройственному союзу и на ее территории стали накапливаться германские войска для нападения на Грецию. На всех советско-германских переговорах периода 1940–1941 гг. советские дипломаты подчеркивали, что Болгария входит в систему государственной безопасности СССР. Поэтому ввод немецких войск в Болгарию в марте 1941 г. был расценен Советами как «нарушение интересов безопасности СССР» и вызвал резкий протест советской стороны.