Правила одиночества

Ислам вылез из воды и, дрожа от холода, стал одеваться: снял и выкрутил плавки, натянул футболку, надел штаны на голое тело. Море было уже черного цвета, лишь пена волн белела у береговой кромки, на воде лежала лунная до рожка от светила, которое к тому времени обрело силу и свет. По железнодорожным путям с грохотом пронеслась дрезина с путейскими рабочими, торопившимися проехать перед регулярным поездом. Железнодорожная насыпь возвышалась в трехстах метрах от моря. Внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить в темноте на какую-нибудь шальную змею, Ислам не торопясь пошел домой. На обратном пути он специально сделал крюк, чтобы заглянуть в «Вулканизацию», — так величественно называлась шиномонтажная мастерская, в которой работал Гара. Мастерской заведовал его дальний родственник, поэтому все братья без исключения прошли практику в качестве шиномонтажника, или вернее вулканизатора. Мастерская как раз закрывалась, но Гара в ней не было.

— Давно уже ушел, — добродушно ответил на вопрос заведующий. Он благосклонно смотрел на дружбу Гара с Исламом, видя в этом панацею для племянника, имевшего дурную наследственность. Ислам виделся ему благовоспитанным, скромным мальчиком.

— Завтра приходи, пораньше, — добавил он.

— Раньше не получается, — объяснил Ислам, — я сам работаю.

— Очень хорошо, молодец, — одобрительно сказал заведующий, — маме надо помогать, она тебя вырастила, а теперь должен ты о ней заботиться. Я твоего отца хорошо знал. Такого парня, как он, не было. Жаль только, что запутался он в жизни, поэтому и уехал, подумал, что решит все проблемы. А может быть, и решил, кто знает, хотя, судя по тому, что он столько лет не возвращается, вряд ли. От самого себя нельзя уехать. Я тоже одно время без работы сидел, хотел махнуть в Россию на заработки, но не решился, не жалею об этом, кому мы там нужны. Человек на родине должен жить, только у себя на родине чувствуешь себя полноценным человеком, кем бы ты ни был, даже самым никчемным бездельником. Ну ладно, иди, тебя, наверное, мама заждалась.

Ислам кивнул словоохотливому заведующему и пошел домой.

Мать встретила его упреками. Она сидела на том же месте, перед ней на солдатской табуретке стоял небольшой поднос с чайником, конфетницей и стаканом армуды.

— Ай, Ислам, ну где ты пропал, у меня уже сердце останавливается. Разве можно так поздно ходить на море. Я места себе не нахожу.

Ислам опустился рядом на скамейку, взял стакан, выплеснул остатки и хотел налить себе чаю, но мать остановила его.

— Не пей из моего стакана, иди другой возьми.

— Почему?

— Потому. Иди возьми себе стакан.

— Мне лень.

— Хочешь, чтобы я пошла? С больной ногой? — укоризненно сказала мать.

Ислам вошел в дом и вынес себе стакан.

— Не ходи ночью на море, — попросила мать.

— Я зашел в мастерскую, — сказал Ислам, — к Гара, там этот мужчина, хозяин, сказал, что отца знал.

— Сафар, да, знал, — подтвердила мать, — тоже рыбак он, как и твой отец, правда, не такой заядлый, поэтому и в жизни себе место нашел, в отличие от твоего отца.

— А при чем здесь то, что он рыбак?

При том, что удачливые рыбаки и охотники по жизни никчемные люди. В рыбной ловле, в охоте твоему отцу равных не было. Все могли вернуться с пустыми руками, кроме него. Он не просто возвращался с добычей, он с рыбалки приносил целый зембиль[21]

рыбы, с охоты кабана привозил. Правда, мы его не ели, — добавила мать, — свинина — русским продавали, за бесценок. Но в жизни он ничего не мог. Счастье, что он уехал от нас, иначе мы бы до сих пор жили впроголодь. Я думаю, что в этом, наверное, есть справедливость Аллаха всевышнего, одному он дает кормиться от природы, другому от людей, в этом все дело.

Она замолчала, словно припоминая что-то.

Ислам отпил чай, ожидая продолжения рассказа, но мать, погрузившись в воспоминания, видимо, была не здесь. Ислам терпеливо ждал, надеясь на неслыханный ранее рассказ. Через некоторое время он поднялся и направился к выходу, взявшись рукой за калитку, услышал вопрос:

— Куда опять?

— Никуда, здесь я, на улице постою, под фонарем.

Пройдя несколько шагов, повернул налево по улице, дошел до шлагбаума, когда-то ограничивающего въезд в поселок, теперь же нацелившегося своей полосатой стрелой в небо. Слева от шлагбаума был сооружен для красоты каменный парапет. Его венчал фонарный столб с висячей чугунной лампой, стилизованной под старину, бывшей мишенью для сорванцов с рогатками; фонарь был весь в отметинах, словно в шрамах. Лампа этого фонаря была постоянной статьей расхода городских властей. Ислам сел на корточки под фонарем и закурил, делать это при матери он еще не смел.