Правила одиночества

Дивизион в ответ грохочет так, что облетевшие тополя в испуге роняют остатки листьев. Лицо Тумасова невозмутимо: ни один мускул, как говорится, не дрогнет. Он тайный армянин – на самом деле он Тумасян, откуда у этого народа такая страсть к конспирации? Тумасов, Парсаданов… Очень смуглый, похожий на колдуна-магрибинца из «Волшебной лампы Аладдина», сильно щурит глаза. Опускает руку, и видно, что одно плечо выше другого, – сильно сутулится.

Негромко переговариваются. В это время из казармы на крыльцо выходит солдат и вдоль фасада идет в сторону умывальника. Строй провожает его взглядами, смотрит на его тапочки, совершенно возмутительные по своей дерзости домашние тапочки сиреневого цвета с кистями. На лицах солдат появляются улыбки. Почувствовав неладное, Мотуз оборачивается, и лицо его багровеет от гнева: он открывает рот, но не успевает – солдат скрывается за углом.

– Старшина, – говорит комбат, – почему у вас солдаты разгуливают по части, почему он не в строю?

Старшина батареи, прапорщик Алиев, принимает стойку смирно и четко отвечает:

– У него освобождение, товарищ старший лейтенант. После госпиталя.

– В чем дело? – недовольно спрашивает Тумасов.

– Курбан-заде вышел из госпиталя, – докладывает Мотуз.

– Неужели? Где же он?

– В туалет пошел.

Комдив оборачивается и смотрит на угол, за которым скрылся Курбан-заде.

Эту фамилию Караев слышит каждый день в течение всего времени, что он находится в линейных войсках. При каждой проверке старшина выкрикивает: «Курбан-заде», а дежурный отвечает: «госпиталь».

Весь дивизион ждет появления Курбан-заде из туалета. Через несколько минут старшина, не выдержав напряжения, срывается с места и бежит за ним. Комбат морщится: подобное рвение сейчас крайне неуместно, так как происходит не по уставу. Подполковнику надоедает ждать, и он поворачивается лицом к строю. Далее следует развод на хозработы. Тумасов собирается уходить, когда раздаются голоса и из-за угла появляется Курбан-заде, подталкиваемый старшиной.

– Ара, что ты меня толкаешь? – огрызается Курбан-заде.

– Я вам приказываю, товарищ солдат, – громче необходимого говорит старшина, – встаньте в строй.

– Я тебя сейчас так толкну, – отвечает солдат, – улетишь отсюда.

– Бегом ко мне, – приказывает комдив.

Но устремляется к нему один старшина, которому можно было бы и не делать этого, а солдат продолжает двигаться шагом, только начинает слегка прихрамывать. Старшина, добежав до начальства, оглядывается и кричит:

– Бегом была команда.

Однако солдат уже дошел и стоит перед подполковником.

– Почему не в строю? – глухо спрашивает комдив.

– У меня освобождение, – отвечает солдат.

– Что же тебя за восемь месяцев не вылечили в госпитале? – с сарказмом произносит Тумасов. И добавляет, – почему в тапочках?

– Мозоль натер.

– С непривычки, – продолжает иронизировать комдив, – ты же сапоги еще не разносил за год службы – все в госпитале лежишь.

Тумасов смотрит на старшину.

– У него освобождение?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Зачем же вы бегали за ним, сразу не могли сказать?

– Виноват, товарищ подполковник.

Тумасов смотрит на старшину тяжелым взглядом. Алиев говорит по-русски сносно, но с жутким акцентом и не все понимает – в прошлый раз, когда комдив вошел в Ленинскую комнату, старшина скомандовал: «Товарищи солдаты», тогда как этой командой поднимают только офицеров при появлении старшего по званию, а солдатам просто говорят «встать!».

Тумасов переводит взгляд на Курбан-заде.

– У вас освобождение от чего?

– От строевой, – отвечает Курбан-заде.

– Отвечать по уставу!

– От строевой, товарищ подполковник. Тумасов, обращаясь к Мотузу, замечает:

– У него освобождение от строевой, так займите его нестроевой работой.

– Слушаюсь, – говорит Мотуз.

– Становитесь в строй, солдат, – приказывает комбат, – строевых занятий сегодня не будет, пойдете в автопарк обслуживать технику.

– Может быть, я Пашаеву помогу оформлять Ленинскую комнату? – говорит Курбан-заде. – Я же художник.

– Встать в строй, – повторяет комбат и, обращаясь к старшине, – тапочки выдайте ему казенные.

Пожав плечами, Курбан-заде становится в строй рядом с Караевым и, поймав его взгляд, дружелюбно подмигивает. Старшина Алиев важно вышагивает на середину плаца и командует:

– Батарея, напра-во, правое плечо вперед, шагом марш! Песню запевай!

Строй солдат затягивает:

И девчонке снится черная птица,Пушек перекрестие на ней, – 

и движется по территории части вдоль деревянных бараков. По неписаным армейским законам поют только солдаты, прослужившие менее года, – старослужащим петь не к лицу. И они старательно молчат. Орущий во всю глотку Караев с удивлением отмечает, что Курбан-заде тоже что-то мурлычет себе под нос, – видимо, в свое удовольствие, поскольку позволяющий себе ходить в строю в домашних тапочках наверняка петь не стал бы. Но скоро ему это надоедает, и он замолкает. Тут же раздается окрик старшины, который, словно не замечая остальных старослужащих, обращается к Мамеду:

– Курбан-заде, пой.

– Ара, отвали, – цедит Мамед.