Правила поедания устриц (СИ)

Затем его волосы и полы черного пальто раздувает порыв теплого ветра. Ветер подхватывает с земли цветы, они вихрем кружатся вокруг них — главным образом вокруг Шей, конечно, — и он видит, что белое платье Шей как будто мягко светится изнутри. И цветы тоже светятся — призрачным потусторонним сиянием.

Шей, смеясь, поднимает их соединенные руки, делает шаг вперед, затем шаг вбок — Рактер следует за ней, повторяя их. Узнав движения вальса, кладет свою вторую руку ей на спину — между лопаток, прямо напротив сердца. Раз-два-три, раз-два-три; они делают несколько оборотов по ковру из цветов. Подол ее платья плывет по воздуху, словно в невесомости. Хрупкие, словно сделанные из хрусталя или серебра лепестки кружатся вокруг их голов и плеч, словно крупные снежинки, запутываются в шапке черных кудрей Шей, льнут к ее смуглой коже.

Их взгляды встречаются, и один долгий, долгий миг она смотрит на него так странно — интересно, что она видит?

Вообще-то он знает: она видит cедого мужчину в черном пальто, который улыбается так, будто знает, когда настанет конец света, именно такого, который снился ей во всех самых сладких и темных, как патока, снах еще в детстве – еще когда Рэймонд Блэк не втемяшил ей в голову, что все в мире продается и покупается, еще когда верилось, что любовь – это не озабоченные незнакомцы, трогающие ее за детский подбородок своими сальными пальцами, а что-то большое и сияющее, с первого взгляда и на всю жизнь.

“Это как ножом по горлу, вжик — и все. И ты себе не хозяйка”.

Она, содрогнувшись, отнимает у него руку и отводит взгляд. Ветер стихает, метель из серебряных лепестков успокаивается, цветы спокойно ложатся обратно на землю — хоть и все еще кажутся немного светящимися. Она отступает на несколько шагов.

— Шей! С вами все в порядке?

Она оборачивается к нему, и ее смуглое лицо спокойно и озарено улыбкой, но он помнит, что только что металось в ее глазах: страх; страх – его давний знакомец, и он узнает его везде.

“Их я боюсь еще больше. Таких, как вы”.

— В порядке, — наконец отвечает она суховато и смущенно. — Просто было красиво, и вы так… Все это неправильно. Мы договорились не флиртовать.

— Что вы, никакого флирта, — весело говорит Рактер. — Мы просто перекусили по-дружески в баре и прогулялись по ночному городу.

— Д-да. Наверное, так.

Он слышит, как часто, горячо бьется ее сердце — не в лад с разумом.

Он касается ладонью своих волос, собираясь стряхнуть лепестки, но передумывает.

— Когда вы колдуете, — мягко говорит он, — это такое любопытное ощущение, такое…

— Приятное? — спрашивает Шей.

“Это было… так хорошо… не знаю… страшно… ни на что не похоже”, — всплывает в голове у Рактера, и он повторяет:

— Это ни на что не похоже.

По правде говоря, нет, приятным он бы его не назвал. Когда волшебная метель улеглась и сияние исчезло, он ощутил… наверное, то, что люди обычно называют горечью. Как будто из мира вынули что-то важное. Что все опустело.

Его встревожило внезапное осознание того, что без Шей, без ее магии — а заспиртовать или продублировать в ИИ магию ему, пожалуй, не под силу — любое место на всем свете теперь будет казаться ему таким же пустым. Но признаваться в этом он не хочет.

Укол страха. Теперь он чувствует его отчетливо.

(Смерть — в иголке, иголка в яйце, яйцо в утке…)

(Кажется, он кое-что начинает понимать про устриц и опасность).

Рактер ведет ее дальше, говорит:

— Но вообще-то я хотел показать вам не это.

Миновав ковер из цветов, они оказываются перед стеной в традиционном китайском стиле с изогнутой черепичной крышей и круглыми воротами. Здесь все еще ощущается цветочный запах, а из-за двери раздается клекот и щебет — довольно робкий, не такой оглушительно громкий, как днем.

— Многие говорят, что Гонконг — просто гигантский рынок, — говорит он, возясь с электронным замком, — и я считаю, что это во многом правда, и само по себе это неплохо… однако у этого рынка имеются свои секреты и свои красивые уголки, если есть на это глаз.

Дверь наконец со скрипом отъезжает в сторону, и Шей ахает, увидев десятки птичьих клеток всевозможных форм и размеров. Днем их здесь в разы больше — сотни, тысячи — птичий рынок, как и цветочный, не работает ночью — но некоторые хозяева слишком ленивы или недостаточно осторожны, чтобы забирать товар домой: вот клетка с целой стайкой волнистых попугайчиков, вот несколько канареек, серьезный крупный жако, дремлющий тукан.

— Ни хао, — четко произносит вдруг кто-то совсем рядом.

Шей в испуге вцепляется в его руку с такой силой, что делает ему больно, но тут же разжимает пальцы, увидев, что это всего лишь черная майна в старомодной полукруглой клетке. Склонив желтоклювую голову набок, птица внимательно смотрит на них умным черным глазом и требовательно повторяет:

— Ни хао!

— Нэй хоу, — неуверенно говорит Шей. Майна растерянно молчит.

— Я что, настолько плохо говорю по-кантонски? — оборачивается к нему Шей.