Правила виноделов

— Мы не только посадили им первые каучуковые деревья и создали каучуковые плантации — мы научили их заваривать чай. Растить чай они умеют, и неплохо, но на всем чертовом острове не выпьешь и чашки хорошо заваренного чая. А они еще требуют независимости, — сказал англичанин.

— Девяносто два градуса, — улыбаясь, повторил Уолли.

— Да, приятель. Постарайся расслабиться.

Во рту у Уолли отдавало корицей; когда он закрывал глаза, перед ним плыли огоньки ярко-оранжевых бархатцев.

Вдруг сингалезцы разом забубнили что-то — после того, как радио выкрикнуло какой-то приказ и запел хор.

— Чертовы буддисты! — воскликнул летчик и стал объяснять Уолли: — Они даже молятся по команде, переданной по радио. Это и есть Цейлон. На две трети — чай, на одну треть — каучук и молитвы.

Он опять что-то резко сказал цейлонцам, и они стали молиться тише.

Когда летели над Индийским океаном — очертания Цейлона еще не появились, — летчик заметил невдалеке самолет и забеспокоился.

— Вот, черти, когда надо молиться! — крикнул он сингалезцам, видевшим десятый сон. — А этот японский «Москит-Б», он как выглядит? — спросил он у Уолли. — Он что, зашел тебе в хвост?

— Девяносто два градуса, — сумел только произнести Уолли.

После войны Цейлон обретет независимость, а еще через двадцать четыре года станет называться Шри-Ланка. Но у Уолли от Цейлона останется одно воспоминание — там нестерпимо жарко. В каком-то смысле парашют его так никогда и не приземлился; и все десять месяцев Уолли как бы парил над Бирмой. Все, что с ним там произошло, осталось у него в памяти причудливым переплетением фантазии и действительности, ничем не отличающимся от эфирных полетов доктора Кедра. То, что он вернулся с войны живой, правда парализованный, неспособный к зачатию, с неходящими ногами, было предсказано в вещих снах Толстухи Дот Тафт.

в Сент-Облаке было тридцать четыре градуса[12] по Фаренгейту, когда Гомер пошел на станцию продиктовать станционному начальству телеграмму Олив Уортингтон. Гомер не мог позвонить ей и так прямо солгать. Но ведь и Олив не позвонила. Видно, у нее были на это свои соображения. Диктуя телеграмму, Гомер не сомневался: и Рей, и Олив знают, что произошло в Сент-Облаке. Телеграмма была вежливая, слегка формальная, осторожная. Правда прозвучала бы грубо, а Гомеру всякая грубость претила. В телеграмме стояло:

ДАЙ БОГ СИЛ ВАМ И УОЛЛИ ТЧК

КОГДА МЫ УВИДИМ ЕГО ВОПРОС

КЕНДИ И Я СКОРО БУДЕМ ТЧК

Я УСЫНОВИЛ МЛАДЕНЦА МАЛЬЧИКА ТЧК

С ЛЮБОВЬЮ ГОМЕР

— Усыновили? — удивился начальник станции. — Вы ведь очень молоды?

— Точно, — ответил Гомер Бур.

А вот Кенди отцу позвонила.

— Его привезут, может, через месяц, а может, через три, — сказал Рей. — Ему надо набрать вес. Не ближний свет лететь в Америку. И еще всякие анализы. Не забывай, война ведь еще идет.

На другом конце провода Кенди плакала не переставая.

— А ты-то как, девочка? — спросил Рей.

Вот тут и надо было ей сказать отцу про ребенка, которого она недавно родила. Но она сказала другое.

— Гомер усыновил мальчика, — произнесла она сквозь слезы, — одного из сирот.

— Только одного? — после небольшой паузы сказал Реймонд Кендел.

— Он усыновил новорожденного мальчика, — повторила Кенди. — Я, конечно, тоже буду ему помогать… Мы как бы вместе его усыновили.

— Вместе?

— Его зовут Анджел, — сказала Кенди.

— Благослови его Бог. Благослови вас обоих.

Кенди опять заплакала.

— Усыновил, говоришь? — переспросил Рей.

— Да, — сказала Кенди. — Одного из сирот.

Она перестала кормить Анджела, и сестра Эдна научила ее сцеживать грудь. Анджелу смеси явно не нравились, и он несколько дней проявлял характер. Кенди тоже была в дурном настроении. Гомер как-то сказал, что к возвращению в Сердечную Бухту волосы у нее на лобке отрастут.

— Господи, да кому, кроме тебя, интересно, отросли у меня волосы на лобке или нет, — ответила она.

И Гомер был настроен невесело.

Доктор Кедр предложил ему подумать все-таки о профессии врача, на что Гомер отреагировал довольно нервно. Кедр подарил ему новехонькую «Анатомию» Грея, известный учебник Гринхилла «Гинекология»{31} и шедевр британской медицины «Женские болезни».

— Господи помилуй! — взмолился Гомер. — Я отец. Я хочу стать фермером, выращивать яблоки.

— Но ты в акушерстве станешь светилом, — сказал ему доктор Кедр. — Подучишься в гинекологии, в педиатрии, и тебе цены не будет.

— На худой конец, буду ловить омаров.

— Я подпишу тебя на «Новоанглийский медицинский вестник» и на другие необходимые журналы.

— Но я ведь не врач, — устало сказал Гомер.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Кенди Гомера.

— Как полагается сироте, — ответил Гомер. Они лежали крепко обнявшись, не помышляя о большей близости. — А ты как? — спросил он.

— Я ничего не знаю. Сначала мне надо его увидеть, — честно призналась Кенди.

— А что ты тогда будешь знать?

— Кого я люблю — его, тебя или вас обоих. А может, вообще ничего не узнаю.

— Опять жди и надейся? — спросил Гомер.

— По-твоему, лучше написать ему и во всем признаться?