Правила виноделов

Осенью были страшные дожди. Мокрые яблоки выскальзывали из рук, падали, на них появлялись бочки́ — такие яблоки годны только на сидр. И разумеется, ураган, настоящее бедствие для прибрежных садов.

— Даже если со мной что случится, — говорила Олив, — урожай вряд ли погибнет. — (При этих словах Сениор Уортингтон с Уолли бурно протестовали.) — А вот если мы потеряем Рея Кендела, «Океанским далям» придет конец.

Этим Олив хотела сказать: рано или поздно сломаются все машины, купишь новые, а они через неделю выйдут из строя. Да нового и не накупишься. А «жестянщик» Рей умел поддерживать старое в рабочем состоянии бесконечно долго.

— Думаю, мама, что без Рея и обоим городкам пришел бы конец, — заметил Уолли.

— Давайте за него выпьем, — радостно предложил Сениор Уортингтон и тут же опрокинул в рот рюмку.

У Олив стало трагическое лицо, и Уолли переменил разговор.

Рей каждый день работал на ферме «Океанские дали», но никто никогда не видел, чтобы он съел хоть одно яблоко; да и до омаров был не большой охотник, предпочитая жареного цыпленка, свиную отбивную или даже гамбургер. Во время одной из клубных регат кто-то из участников учуял (во всяком случае, он это утверждал), как Рей Кендел жарил на катере гамбургер, выйдя в море снимать ловушки.

Но сколько бы люди ни критиковали этические и эстетические принципы Рея Кендела, как бы ни морщили нос, видя из окна клуба вещественные доказательства его неустанных трудов, коими Рей так любил себя окружать, в его очаровательной дочери никто не находил никаких изъянов, кроме разве имени. Но в этом, разумеется, вины ее не было. В самом деле, какая женщина в здравом уме назвала бы себя Кендис (уменьшительное — Кенди, что, как известно, значит «конфетка»). Но все знали, что так звали ее покойную мать, а значит, мать тоже была ни при чем. Кенди так нарекли в честь матери, умершей во время родов. Реймонд дал дочери имя жены, которую все любили; при ее жизни владения Кендела — двор и пирс — содержались в относительном порядке. У кого хватит духу критиковать имя, выбранное по любви.

Познакомившись с Кенди, вы тотчас бы увидели — ничего конфетного в ней нет. Она была мила и приветлива, но уж никак не слащава; отличалась природной красотой, какая часто расходится со вкусом толпы; во всем, что она делала, проявлялись положительные стороны ее характера; практическая жилка уживалась с добротой, вежливость с принципиальностью, энергии ей было не занимать. Если порой лицо ее омрачалось облачком, так только из-за имени, но она никогда не позволила бы себе оскорбить чувства отца (да и вообще ничьи). От отца она унаследовала трудолюбие, а полученное благодаря его щедрости образование развило в ней ум, так что и физический и умственный труд были ей в радость. Конечно, сверстницы из клуба (да и все другие девушки двух городков) в глубине души завидовали вниманию, которое ей оказывал Уолли Уортингтон, но никто никогда не сказал о ней плохого слова. Родись она даже сиротой в приюте Сент-Облака, и там она была бы общей любимицей.

Она нравилась даже Олив Уортингтон, а Олив всегда подозрительно относилась к девушкам, которые влюблялись в Уолли; старалась понять, что их в нем привлекает на самом деле. Она хорошо помнила, как ей самой хотелось вырваться из ее устричного окружения и воцарить среди зелени и яблонь на ферме Уортингтонов «Океанские дали». Это воспоминание настораживало, и она силилась проникнуть в помыслы его подружек: что им нужно — «Океанские дали» или ее сын.

Но с Кенди никаких сомнений не было; она явно считала, что лучше ее дома над омаровым садком ничего нет. Она восхищалась упрямой твердостью отца, гордилась его трудолюбием. И отец обожал ее, ни в чем ей не отказывая. Она не искала богатого жениха и предпочитала купание в океане (правда, подальше от неуютного пирса отца) плавательным бассейнам клуба и «Океанских далей», где, она знала, ей всегда были рады. Признаться, Олив Уортингтон даже думала, что Кенди Кендел, пожалуй, слишком хороша для ее сына, который был неусидчив, другими словами — не очень трудолюбив. Но зато он был красивый и добрый.

И еще Кенди вызывала в Олив какую-то смутную боль, связанную с запечатлевшимся в памяти образом матери — оцепеневшая кукла среди косметики и устриц. Олив завидовала безоблачной любви Кенди к матери, которую та никогда не видела; ее душевная чистота рождала в Олив чувство вины: сама она презирала бессловесность матери, никчемность отца, вульгарность брата.

Кенди поклонялась матери пред маленькими алтарями, воздвигнутыми Реем Кенделом по всему дому над бурлящим омаровым садком. Везде стояли и висели ее фотографии с совсем юным отцом (на фотографиях он был так неузнаваемо молод, так улыбчив, что иногда казался Кенди таким же неведомым существом, как и мать).