Правила виноделов

«Какая странная мысль, — проплыло в голове у Кенди, — но почему я их вижу так неотчетливо. — Она еще не совсем пришла в сознание. — И отчего там плачет младенец?» Доктор Кедр заметил еще один завиток, почти неразличимый на ее смугловатой коже. Наверное, потому сестра Эдна и не увидела его. Он слушал плач младенца женщины из Дамарискотты и уговаривал себя: «Не будь эгоистом, внуши Гомеру, пусть подружится с ними». Уилбур Кедр глянул украдкой на приходящую в себя девушку; ее лицо излучало свет, суливший надежду.

«А яблоки люди всегда будут есть, — думал он. — Это будет хорошая жизнь».

Эмалевое яблоко с золотой монограммой на дверце «кадиллака» поманило Мелони — она все-таки оторвалась от окна и вышла наружу; попыталась отодрать яблоко, но оно не поддавалось. Соблазнило ее появление Мэри Агнес, прижимавшей к груди костлявыми руками пирамиду банок с медом и желе; и Мелони пошла посмотреть, что же происходит у отделения мальчиков. Но там уже ничего не происходило. «Такая уж моя судьба, — сетовала Мелони, — мне никогда ничего не достается». Даже эти красавчики куда-то исчезли, а ей было любопытно поближе на них взглянуть. И разжиться нечем — вот только на полу машины валяется какая-то старая книжка. Перст судьбы, решила потом Мелони, что книжка лежала названием вверх. «Крошка Доррит» — это ни о чем не говорило, но Чарлз Диккенс — любимец Гомера, это она знала точно. И она стащила книжку — не для себя, для Гомера, не подозревая, что совершила первый в жизни неэгоистичный поступок. В тот миг она не думала, что Гомер в благодарность ласково взглянет на нее. Она просто от всего сердца сказала себе: это подарок для Солнышка!

Обещание Гомера не покидать без нее Сент-Облако много значило для Мелони, она даже не сознавала, как много. И тут она увидела Уолли. Он шел к своему «кадиллаку», то и дело оборачиваясь на холм. Мысленным взором он уже видел плодоносящий сад, сбор урожая, высокие лестницы в кронах, сирот, срывающих яблоки. В межрядьях пирамиды ящиков, трактор, тянущий прицеп, полный яблок, — неплохой выдался урожай.

Только где им взять трактор? размечтавшись, Уолли споткнулся, устоял на ногах, огляделся кругом; вот и «кадиллак». А Мелони уже в панике исчезла. Столкнуться наедине с этим красивым парнем? Она не выдержит его безразличия. Если он ужаснется ее безобразию — куда ни шло, да ей и нравилось ужасать людей. А вдруг он просто не заметит ее — вот что невыносимо. Или еще хуже — протянет банку с медом, — да она раскроит ему этой банкой череп. «Меня медом не купишь», — подумала Мелони, опуская за пазуху «Крошку Доррит», поближе к колотящемуся сердцу.

Она переходила дорогу между отделениями как раз в ту минуту, когда помощник станционного начальника по этой дороге поднимался к больнице. Она не узнала его с первого взгляда — так он разоделся. Для Мелони он всегда был дурень в униформе, напускавший на себя бог весть что, хотя работал, по ее мнению, на глупейшей в мире работе — встречал и провожал поезда. Пустынность станции навевала на Мелони такую тоску, что она очень редко там появлялась.

На станцию ходят по одной причине — куда-нибудь ехать; но весь день там торчать, воображая, что путешествуешь, — более печального и глупого занятия нельзя придумать. И вот этот оболтус идет к ним, под носом, как всегда, намек на усики, которые он растит уже второй год, но вырядился — умора, и только. Как на похороны.

Мелони попала в точку. Простой, но тщеславный паренек был потрясен «кадиллаком» и подумал, что, если выкажет взрослую солидность, как того требует печальное событие, его непременно назначат начальником станции. Он до смерти боялся доктора Кедра, при мысли о беременных женщинах хотелось куда-нибудь спрятаться, но ему втемяшилось в голову, что долг велит пойти и проститься с усопшим. Легкий запашок блевотины он связал с новорожденными, отчего его самого позывало на рвоту; но он все-таки шел, преодолевая отвращение и страх, что придавало его глуповатому мальчишескому лицу чуть ли не взрослое выражение, если бы не комический пушок на верхней губе, портивший все дело.

К тому же он тащил в гору каталоги и брошюры; они больше не понадобятся станционному начальнику, и он решил этим подношением снискать милость в очах доктора Кедра. Не мог сообразить пустой головой, зачем доктору Кедру советы огородникам и реклама женского белья и как он отнесется к тем карам, которыми грозила доктору Кедру и другим греховодникам «религия — почтой».

Больше всего в приюте ему были ненавистны Гомер и Мелони. Он завидовал спокойной, взрослой уверенности Гомера и боялся вечного зубоскальства Мелони. И вот эта Мелони собственной персоной преградила ему дорогу.

— Что это у тебя под носом? — спросила она. — Кукушкин лен?

Мелони была выше его, да еще дорога шла в гору. Она возвышалась над ним как каланча, и он пропустил ее насмешку мимо ушей.

— Я иду лицезреть тело, — с достоинством произнес он.

Будь он сообразительнее, он никогда бы не сказал этих слов.

— Мое? — невинно спросила Мелони и, увидев, как он испуганно заморгал глазами, прибавила: — Я не шучу.