Правило крысолова

И после этого вопроса, победоносно осмотрев растерянные лица стоящих в сторонке федералов и удивленно-напряженное – Ладушкина, я решила, что пора удалиться со сцены, чтобы не испортить все дело чрезмерной сообразительностью. Я убрала платочек, тяжело вздохнула и поинтересовалась, когда можно будет заняться похоронами? Оказалось, что очень и очень не скоро. После всех экспертиз, после всех анализов, после…

– Что же это творится, маньяк охотится за членами моей семьи?! Вы отыщете убийцу?

– Конечно, отыщут, – заверили меня подошедшие поближе федералы, на мою удачу – тоже брюнеты. И только Ладушкин остался на прежнем расстоянии, и это хорошо, потому что он светлый шатен.

Я не знаю, применил ли Питер какие-то ухищрения, или так вышло само собой, и Зебельхер по наитию поехал тогда за дедушкой, но федералы доподлинно установили, что немец околачивался на предоставленном ему служебном «мерсе» неподалеку от того места, где Питер остановился отдохнуть и уйти навсегда. Его задержали в тот же вечер, за три часа до отлета самолета в Мюнхен, и немец удивил меня несказанно. На предложение предоставить ему государственного адвоката он потребовал свидания со мной. В пять утра следующего дня, предварительно позвонив по телефону, меня самым любезным тоном попросили оказать содействие следствию.

Я взяла трубку не сразу, хоть и не спала. Проснувшись впервые в жизни в такую рань, я смотрела на фотографию на стене. В темноте на ней ничего не было видно, и, чтобы новый день не проявил на куске картона под стеклом знакомые силуэты сестры и брата, я вскочила, сдернула фотографию со стены, забросила ее под кровать и только тогда подошла к телефону.

И вот, в шесть с минутами, я подъезжаю к знакомому следственному изолятору. Легким ознобом, приподнявшим дыбом волоски на руках, прикоснулось ко мне воспоминание о ночах в камере. А вдруг – опять посадят? Разглядываю участливые улыбчивые лица рядом. Нет, не похоже. Очень уж сладкие. «Извините за беспокойство» сказали раз тридцать. «Спасибо за содействие следствию» – двенадцать раз. На что они надеются? Что Зебельхер проведет со мной беседу о своих достижениях в области обнаружения банковского вклада Руди, а я – о своих? Как ни странно, но именно о деньгах Зебельхер и заговорил, как только мы уставились друг на друга через стол.

– Вы не иметь достаточно опытности, чтобы влиять на обстоятельства, – заявил немец.

– И не говорите! – тут же согласилась я. – Какая опытность? Верчусь как белка в колесе, двое детей, попугай при смерти, инспектор милиции отнес от моего имени заявление в загс, дедушку убили, у бабушки – сердце, мама меня бросила, а отец бросил еще раньше!..

И вдруг – заплакала, с ходу и от души. А что, все так и есть! Мама – бросила. Отец вообще неизвестно где и с кем. Дедушка в морге. Бабушка лежит, не вставая. Дети?… Дети, конечно, поводов поплакать пока не дают, но ничего, поплачу на всякий случай в счет будущих проблем!

– Перестать играть! – стукнул Зебельхер по столу ладонью. Звякнули наручники. – Вы не справляться с деньгами, если даже будете знать, куда их находить!

Плакать расхотелось. Я постаралась сосредоточить взгляд на пигментных пятнах под глазом у Зебельхера.

– Я заиметь хороший адвокат, я платить и выходить через год, я вам не давать проходить по жизни! Со мной хорошо дружить, Инга, давайте дружить и работать вместе. Половина.

– Половина? – удивилась я искренне, потому что Ладушкин угадал про эту половину заранее.

– Ладно, – по-своему понял мое удивление Зебельхер. – Шестьдесят – вам.

– Адвокат… – задумалась я. – У меня есть хороший адвокат.

– Я знать, что вы умный и смелый, – скривился в улыбке немец.

– Его зовут Викентий Карлович Неймарк.

– Он немец? – заинтересовался Зебельхер.

– О да. Он сын колбасника, лучший адвокат в Москве.

– Я вам доверять. Ней-марк, Ней-марк… Я запомнить и требовать Неймарк.

– Желаю удачи.

На улице ждал Ладушкин. Я сразу же предупредила его, что очень спешу, мне нужно срочно ехать в деревню за мужчиной, нужно успеть еще до вечера подать заявление в загс, чтобы нас поженили в субботу, поэтому не надо на меня смотреть умоляющим взглядом, хватать за руку, обещать вечную любовь и дружбу до гроба и восемнадцать процентов от пятидесяти миллионов немецких марок.

– Только одно, – грустно попросил Ладушкин. – Я – пас. Мне тебя не одолеть. Ты ведьма, и здесь ничего не поделать. Я хочу знать только одно!

– Коля, милый, отпусти меня, опаздываю!

– Только один вопрос! Что вы делали с мамой по ночам в полнолуние между… между кухней и коридором?… В апреле… Да, в апреле по ночам в полнолуние! – Ладушкин от напряжения сглатывает, я смотрю на дернувшийся кадык, вспоминаю вдруг Павла, его кадык…

– А Павла правда застрелили?

– Застрелили, застрелили, говори, что вы делали?

– Значит, в апреле в полнолуние, ночью, между кухней и коридором?… – Минуты три я усиленно «вспоминаю». Потом на лицо мое накатывает просветление и – одновременно – легкий стыдливый румянец. – Ладушкин, – говорю я укоризненно, – это же секрет, мужчинам это знать неприлично!