Правило крысолова

Оказывается, специально для встречи со мной в Москву срочно прибыл из Германии член федеральной группы GSG-9 по защите границы, и звали этого немца Ганс (очень редкое имя…), а его фамилия с первого раза почему-то странно подействовала на меня. Я стала заикаться. Фамилия была Зебельхер, и перед произношением последнего слога я как с первого раза сделала паузу, так впоследствии не смогла преодолеть этого заикания, хотя двое родных федералов в штатском смотрели на меня при этом очень укоризненно.

Сначала я не поняла, при чем здесь я, моя тетушка Ханна, ее четвертый муж, перестрелка в банке, засушенный мизинец в сейфе и группа по защите немецкой границы. Мне в двух словах объяснили, что после трагедии на олимпиаде в Мюнхене в семьдесят четвертом в Германии была создана группа по борьбе с терроризмом и ее назвали именно так – Группа по защите границы.

– А что было в Мюнхене в семьдесят четвертом? – озаботилась было я, но немец от этого вопроса так страшно возбудился, что наши отечественные федералы сразу же уверили его, что я имею право быть бестолковой исключительно по глупости и по молодости, а не из-за отсутствия информации. Один из них при этом больно стиснул мое плечо, за что тут же получил от меня тычок тонким каблуком в лодыжку и слегка подпрыгнул.

– Вы действительно узнавать этот женщин? – перешел к делу Зебельхер.

Я посмотрела на фотографию Кукушкиной-Хогефельд, потом еще на одну и кивнула.

– Спасибо навсегда! – осклабился он, выждал секунд десять, потом повернул к федералам свою улыбку: – Я должен увериться в охранности свидетеля.

– Да все в порядке, – отчитался тот, который цапнул меня за плечо. – Телефон прослушивается, квартира тоже, с сегодняшнего дня прикрепим «наружку».

Я оцепенела.

– Вы можете желать иметь личного хранителя тела, – ободрил меня Ганс, и я не сразу поняла, о чем речь. А когда поняла, поинтересовалась, за что мне подвалило такое счастье?

Оказывается, исполнительная следователь Чуйкова хоть и не поверила в мою искреннюю помощь правоохранительным органам, но информацию о том, что одна не очень благонадежная фантазерка опознала по фотографиям в Интернете некую Анну Хогефельд и Чонго Лопеса, террористов из Фракции Красной Армии, находящихся в международном розыске уже шесть лет, передала куда следует. А именно в группу по борьбе с терроризмом ФСБ.

Я задумалась. Конечно, моя тетушка Ханна много раз ездила в Германию и даже как-то нарушила там года на полтора душевный и физиологический покой своего двоюродного брата Руди. Того самого, обвенчаться с которым ей так и не удалось. Конечно, зная ее темперамент, я могу предположить, что все более-менее боевые группы Германии и по защите границы, и по борьбе с сексуальным терроризмом, дорожная полиция, полиция нравов и комитет по надзору за пристойным поведением, если таковой имеется, продавцы противозачаточных средств и общества обманутых жен, все стали за эти полтора года на уши. Но не до такой же степени, чтобы в течение шести лет после ее последнего пребывания там искать самых надежных киллеров, найти их в лице этой самой Хогефельд-Кукушкиной и Лопеса и отправить в Москву для отрезания головы тетушке?!

– Что же она сделала такого, что она натворила? – с мольбой посмотрела я на немца.

– Он, – поправил меня Зебельхер. – Он, Рудольф Грэмс, ваш родственник.

Проснувшись ночью, я осторожно обошла старый дом, осмотрела подвал в легкой подсветке луны, пробравшейся сквозь маленькие окна своим тягучим светом. Сад спал, запрятав своих птиц и куколок бабочек, и тонкопрядов паучков, и всех личинок, пожирающих его изнутри, – так людей по ночам пожирают болезни, которые они прячут. Неповоротливая земляная жаба шла куда-то, совершенно игнорируя меня, застывшую в ночной рубашке на ее пути. Переползая через теплый шлепанец (из шкуры козы, мехом внутрь), она на секунду доверила тяжелое холодное брюхо моей ступне, и эта тяжесть была сравнима разве что с тяжестью свалившейся подгнившей груши или голыша, выброшенного морем.

– Руди убили в девяносто четвертом, – сказала из темноты невидимая мне бабушка. Я пошла к веранде на огонек сигареты.

– Не кури, пожалуйста.

– Одну сигарету. Только одну и только ночью. – Бабушка отставила руку с сигаретой в сторону, стряхнула, и показалось, что звонкий горячий пепел разбил черный янтарь ночи, в котором мы застыли, как одна женщина одновременно – в своей молодости и в старости.

– Его убили в метро, официально нам сообщили, что была перестрелка на платформе и Руди пострадал случайно. Но Ханна добилась, чтобы ее пустили на похороны, и узнала, что Руди был застрелен намеренно, как опасный террорист. Я боялась, что она тогда свихнется. Вернулась – сама не своя. Заперлась с Питером на два часа, проплакала еще недели две, так, приступами, но до самозабвения. Потом запрятала детей, съездила на годовщину смерти Руди в Гамбург и совершенно успокоилась. И Питер успокоился, завел кота…

– Пойдем в дом, холодно.

– Она сказала, что Руди сначала ранили, а потом, когда перестрелка уже закончилась, двое полицейских подошли к нему и добили из его же пистолета.