Правитель Аляски

   — С партией Кускова встретитесь, Николай Исакович, в Тринидадской бухте, вот здесь. — Баранов ткнул пальцем в карту. — Но туда сразу не идите, имея в виду, что Кусков позже вас в поход выйдет. Всё ли вам ясно?

   — Всё ясно, Александр Андреевич, — сказал Булыгин.

   — Тогда — с Богом! Весной буду ждать возвращения.

Побережье Нового Альбиона,

1 ноября 1808 года

Беду натворила буря, разыгравшаяся день назад. Слишком поздно понял Булыгин, как опрометчиво было подходить близко к берегу, где на карте обозначен остров с мрачным названием Дестракшн[1]. Ещё недавно свирепый ветер вдруг стих, паруса брига бессильно опали, а чудовищная зыбь продолжала упорно толкать судно к каменной гряде. Попытки бросить якорь ничего не дали: несколько часов их болтало на месте, но к ночи подводные камни перетёрли якорные канаты, и бриг опять пришёл в движение к своему неизбежному концу.

Ветер, казалось, играл с ними в смертельную игру: когда был нужен, стихал; когда становился опасен для корабля, задувал вновь. Последний раз, будто сжалившись над измученными бессонной ночью моряками, он подхватил «Св. Николая» и почти вынес в открытое море, но тут переломилась фок-рея, задуло к берегу, и беспомощное судно погнало назад, пока не впечатало в скрытый буруном песок. Бриг лёг наискось, и волны, перекатываясь через палубу, начали деловито ворочать его с боку на бок, захлёстывая трюм.

Тараканов в числе первых с ружьём в руках спрыгнул в воду.

Сидевшие на камнях бакланы, недовольные непрошеным вторжением, резко крича, поднялись в хмурое грозовое небо.

Пока всё, что представляло наибольшую ценность, не намокло, нельзя было терять ни минуты, и часть команды стала принимать у оставшихся на борту оружие, продовольствие, бочонки с порохом. Из парусов быстро соорудили на берегу две просторные палатки. Подобранный на песке плавник дал пищу для жаркого костра, и промокшие до костей промышленники собрались у огня, проклиная погоду и своё невезение.

Булыгин, поручив Тараканову осуществлять порядок на берегу, вернулся с группой матросов к судну, чтобы спустить стеньги и реи, снять верхнюю оснастку и тем ослабить болтанку корабля. Был отлив, вода быстро отходила от берега, обнажая песчаное дно.

Дым костра выдал их, и вскоре к лагерю стали собираться жители леса в обычной для них одежде из звериных шкур. Многие были вооружены копьями и луками.

Тем временем Тараканов в одной из палаток размещал принятый с корабля груз. Ему помогали двое кадьякских алеутов, мужчина и женщина, а русская, по имени Анна Петровна, жена штурмана Булыгина, безучастно сидела в дальнем от входа конце палатки и, как догадывался Тараканов, горько сожалела о том, что согласилась отправиться в это плавание. В российских американских колониях русских женщин почти не было; большинство промышленных брало в жёны местных жительниц из туземных племён, и штурман, вероятно, слишком боялся за судьбу своего счастья, если не желал расставаться с супругой даже в дальних походах. Он, кажется, не задумывался, что привилегированное положение, в какое поставил себя, может вызывать раздражение у других членов команды, тем более что Анна Петровна, с её густыми русыми волосами, спокойным взглядом больших серо-голубых глаз, с ровным, устойчивым против капризов характером, была очень привлекательна и вызывала у многих, кто знал её, греховные мысли, стоит ли штурман Булыгин доставшегося ему сокровища.

   — Слышите, Тимофей? Что-то там происходит, — обеспокоенно сказала Анна Петровна.

Снаружи действительно доносились шум и крики. Тараканов выглянул из палатки и, сразу оценив ситуацию, дал распоряжение охранять груз, проявлять сдержанность, не вступать в стычки с дикими, «отжимать их от табора без ссор». Бросив взгляд на корабль, он увидел, как ушедшие с Булыгиным матросы осторожно спускают с борта одну из лёгких пушек.

Тараканов вернулся в палатку, и почти сразу в неё самовольно влез обвешанный украшениями из медвежьих когтей индеец лет сорока, судя по его богатой одежде, тоен племени, и начал возбуждённо тараторить на своём языке. Тараканов попробовал найти понимание на русском, английском, наречиях кадьякских алеутов и ситхинских колошей, но тщетно. И тогда жестами он объяснил тоену, что они пришли сюда с добрыми намерениями и воевать не хотят. Вождь в свою очередь дал понять, что приглашает навестить его жилище в лесу и люди его племени готовы совершить кое-какой товарный обмен.

Пока в палатке шли переговоры, за пределами её шум усилился, внезапно прозвучало несколько выстрелов.