Правитель империи

— Значит, во всем и везде — «Русские идут»? — девушка сделала маленький глоток, пробуя вино. Калифорнийское было ничуть не хуже бургундского.

— Если уж быть до конца объективным, — ответил толстяк, не переставая жевать, — все беды мира, и наши тоже, вызываются двумя истоками зла: коммунисты, черные. Вообще — цветные.

Вот! — он отвернул лацкан пиджака. Под ним был приколот довольно крупных размеров круглый значок. По красному полю бежали черные буквы: «Убей русского!» — Они хотят захватить весь мир и превратить всех в своих рабов. И помогают им в этом черные. Но мы им всем еще покажем. Да здравствует белая Америка, великая и вечная!

Он поднял бокал, приглашая ее выпить. Теперь она разглядывала его явно критически: — Я не знала, Барри, что ты расист.

Толстяк на мгновение замялся: — Я не расист. Я нормальный здоровый американец, каких большинство, да поможет нам Бог!

— А ведь в представлении черных Бог черный, — заметила она.

— Его лицо смяла улыбка. Улыбка примирения. Он не хотел ссориться с «малюткой Сузи». Девушка заставила себя тоже улыбнуться. И ей не хотелось ссориться с этим в общем-то неплохим парнем. Может, он наговаривает на себя. Выпил три аперитива, вина добавил. С мужчинами и не такое бывает… Толстяк огляделся вокруг. У окна одиноко сидел смуглокожий. Толстяк долго изучал его недобрым взглядом. Потом ткнул в сторону смуглокожего пальцем: «Они уже и сюда забрались! Вот среди них исключений я не допускаю». Он поднялся и, несмотря на робкие протесты девушки, направился к столику смуглокожего.

— если не ошибаюсь, я имею честь говорить с господином Раджаном? толстяк вкрадчиво улыбался.

— С Раджаном-младшим, — холодно ответил смуглокожий, внимательно рассматривая незнакомца, который облокотился на стол.

— Корреспондентом «Индепендент… кроникл» в Нью-Йорке?

— «Индепендент геральд», — поправил его почти резко Раджан. — Не имею, однако, удовольствия быть с вами знакомым.

— Барри Джордэйн, — толстяк деланно поклонился, сел. Тут же вскочил: — «Чикаго трибюн».

Он вновь сел — напротив Раджана.

— За разрешением какой же проблемы вы пришли ко мне, мистер Барри Джордэйн из «Чикаго… телеграф»?

— «Чикаго трибюн», — радостно поправил толстяк, не замечая, что ошибка была сделана «этим смуглокожим» умышленно.

— Откуда вы меня знаете?

— Видел в одной из наших газет ваш портрет и информацию о назначении шефом-редактором нью-йоркского бюро.

— Итак, в чем проблема? — в голосе Раджана слышались нотки легкого раздражения.

— Очень просто, — толстяк обернулся, махнул блондиночке рукой: «Сейчас иду!» — Я хотел спросить, как вам нравится наша бедная многострадальная Америка? Которая всем и во всем помогает, и в благодарность получает плевки и проклятия?

— Впечатления? Право, долго рассказывать. Если хотите, могу прислать номера моей газеты, с несколькими сериями репортажей. Плевки и проклятия? Не кажется ли вам, что они зачастую вызываются тем, что объекты вашей бескорыстной заботы, мягко говоря, не нуждались в такой помощи и не просили о ней?

К столику подошла девушка. Пока она пересекала зал, мужчины провожали ее откровенными взглядами: «Хороша! Эффектна!

Горячая штучка!» Не обращая внимания на взгляды и шепот, она села слева от Раджана, спросила: «Ты, надеюсь, без меня не скучал?» «Да вот, мистер Барри Джордэйн не давал!» — ответил Раджан. Девушка повернулась к толстяку, нахмурилась. Тот встал: «Рад видеть вас, мисс Парсел. Очень рад!» «Хеллоу», хмуро сказала Беатриса.

— Ты его в самом деле знаешь? — удивился Раджан, когда толстяк ретировался к столику, за которым его ждала хрупкая блондиночка.

— Этого хряка? — Беатриса быстро пролистала меню. «Вечно потный Барри». Его знают все, кто хоть немного знаком с газетной мафией Чикаго. Пустобрех и трус. Но пишет виртуозно. Не так уж много у нас таких перьев. Подписывается «Питер Хьюз».

— Это он? — Раджан обернулся, разыскал взглядом толстяка. — Трудно не согласиться с твоей оценкой. Читал его материалы. Однако, почти все они через прорезь мушки берчиста.

— Сегодня в больших газетах даже чуть левее центра отваживаются писать единицы.

Беатриса заказала устрицы а ля Рокфеллер. А Барри Джордэйн жаловался в это время хрупкой блондиночке: «Только я собирался утереть нос этому цветному недоноску, да знаешь, хлестко, в лучших традициях благословенного Юга, как заявилась эта Беатриса Парсел, из „Нью-Йорк таймс“. Сама-то она тьфу. А вот папа ее — Джерри Парсел». «Джерри Парсел! — подхватила Сузи. За ним сотни и сотни миллионов!» — Извини, любимый, — Беатриса положила свою ладонь на ладонь Раджана, несколько раз коротко, ласково ее пожала. Я только что получила письмо от отца, хочу быстрее прочитать.

Не часто он балует меня своими посланиями. Что-то в этом? Не возражаешь?