Право быть

Вернее, так, как действовал бы человек, привычный к подобным убийственным случайностям, человек, не оценивающий высоко ни свою собственную смерть, ни чужую жизнь. В исполнении юной девицы поступок ветерана выглядит странным, почти нелепым, но он достиг намеченной цели, стало быть, уместен, как ничто другое. И все-таки не могу не полюбопытствовать:

— Скажи, было страшно?

— Немного. — Девушка запнулась, прежде чем ответить, но не удовольствовалась одним словом, а затараторила дальше, подтверждая мое предположение, что произошедшее было-таки для нее потрясением: — Наверное. Хотя… Помню, я не испугалась, а разозлилась, когда увидела, как ты падаешь, и увидела ту стрелу. Я бы убила его, если бы он попробовал улизнуть. Попыталась бы. Но не ушла бы, мне ведь некуда уходить.

И это очень грустно, девочка. Родная семья стала тягостным бременем, круга друзей не выросло, друзья ведь не ведьмины грибы, оставалась одна только надежда обрести цель в служении, а кто-то очень постарался лишить тебя и этой цели. Но теперь ты знала врага в лицо и не собиралась отступать, ведь даже мучительная и бессмысленная смерть в таком случае предпочтительнее бегства. Именно по той наивной, но веской причине, что, сбежав, вернуться уже не сможешь.

— Все хорошо.

Я поднялся, бросил стрелу на труп убийцы и заправил рубашку под ремень.

— Все хорошо.

Роллена печально посмотрела на алеющее кровью острие.

— Я бессердечная, да?

— Ты лучшая девушка на свете.

Васильковые глаза мигнули.

— Правда?

— Чистейшая.

Она спрятала стилет в ножны на бедре, беззастенчиво, а может быть, всего лишь доверчиво поднимая широкую юбку.

— Я могу тебе верить?

— Ты вольна делать, что пожелаешь.

Расплывчатое предложение оказалось недостаточным, и девушка настойчиво переспросила:

— Я могу верить?

Пришлось ответить прямо:

— Можешь..

— Почему?

— Потому что напарники не лгут друг другу.

Роллена прижалась ко мне, но не стала прятать лицо в воротник моей рубашки, а наоборот, подняла голову.

— Ой, убили! Человека убили!

Заглянувшая в проулок горожанка увидела лежащее посередине него тело и, истошно завопив, снова исчезла из вида.

Сестра Королевского мага поморщилась, коснувшись оглушенного громкими звуками уха.

— Что будем делать?

— Думаю, ждать. На крик всегда приходит патруль городской стражи.

— А потом?

— Сдадим мертвеца дознавателям Опоры, потому что я тоже очень хочу узнать, кто желал моей смерти.

— Он сможет рассказать?

— Кто знает… Но спросить надо. Обязательно.

По камням мостовой зацокали подкованные каблуки стражников.

— У нас еще много дел.

— Да, очень много. И это так приятно сознавать, — мечтательно улыбнулась девушка.

— Ну что, любовники, может, оторветесь друг от друга и объясните, что здесь стряслось? — спросил командир патруля, отряхивая капельки эля с окладистой бороды.

— Мы не любовники, — скучным тоном ответила Роллена и, сделав задумчивую паузу, повторила: — Мы не любовники.

Она отстранилась, посмотрев на меня взглядом, который правильнее всего было бы назвать сияющим, если бы васильки могли светиться, как пламя свечи.

— Мы напарники.

— Ну неужели, неужели нельзя было подождать с покойниками хотя бы до утра? А еще лучше, до завтрашнего полудня, когда моя вахта благополучно закончится? — причитал дежурный смотритель приемного покоя Опоры, роясь в кипе бумаг и ежеминутно приглаживая ладонью волосы, которые и без подобного вмешательства казались приклеенными к черепу.

Мы с Ролленой переглянулись, бесстрастно пожимая плечами: мол, так получилось. Отвечать на устный вопрос телодвижением всегда считалось признаком пренебрежительного отношения к собеседнику, но особенно дуве Йериса раздражало то, что ни в выражении моих глаз, ни в васильковом взгляде сестры Королевского мага вина за содеянное даже не ночевала.