Право на легенду

Горин взял заготовку обыкновенной втулки, зажал ее в патрон, включил станок, но стружка, вместо того чтобы ломаться, шла непрерывной лентой и тут же наматывалась на деталь. Станок пришлось остановить уже через полминуты.

— Да! — удивился Жернаков. — Чего это она артачится?

— А я и сам не знаю. Геометрия, должно быть, подводит. Для каждого режима нужно отыскать свой угол затачивания кромки. В режиме твердых сплавов я уже нашел, как видите, но основная наша продукция — не сплавы. Так что рано еще обо всем заводе говорить. Искать нужно, Петр Семенович. Как вы на это дело смотрите?

…Так началась или, вернее, так закончилась первая из очень многих бессонных ночей, которые они провели с Гориным.

Через несколько месяцев, когда резец для «нормального» металла был, наконец, найден; во время дневной смены Горин и Жернаков устроили нечто вроде показательного сеанса скоростной обработки деталей. Включили два станка: на одном был их резец, на другом — стандартный. Народу собралось уйма, потому что слухи по заводу ходили самые разноречивые, вплоть до того, что они искусственные алмазы под это дело приспособили. Когда прошел отмеренный начальником цеха срок, в одном ящике лежало десять деталей, в другом — шестьдесят.

— Рекорд, — почему-то очень тихо сказал начальник цеха. — Всесоюзный, а может быть, мировой. Проверим.

— Можете не проверять, — устало заверил его Горин. — Про мировой вы данных все равно не найдете, а что всесоюзный — это я вам точно могу сказать. — Он посмотрел на Жернакова, на стоящих рядом товарищей и громко добавил. — Через неделю Девятое мая. Вот этому великому празднику мы свою работу и посвящаем.

Тут все и началось! В газетах — статьи, портреты на доске Почета. Из соседних районов повалили делегации перенимать передовой опыт. Успех был шумный и заслуженный. О них сообщали в центральной печати, а еще немного погодя наградили обоих орденами Трудового Красного Знамени. Но где-то в глубине души Жернакову не давала покоя мысль, что он всего лишь исполнитель. Добросовестный, умелый, даже азартный, но исполнитель. На его месте, без особого ущерба, мог бы оказаться и другой.

— Нет, — твердо сказал Горин, когда Жернаков заикнулся ему об этом. — Ни в коем случае! Понимаю ваши сомнения в творческом, так сказать, сопричастии, но этих сомнений быть не должно. Во-первых, я выбрал вас потому, что вы на заводе, пожалуй, самый квалифицированный токарь. И самый перспективный, на мой взгляд. Согласны?

— Согласен, — твердо сказал Жернаков.

— Ну вот видите. Тут мы единомышленники. Во-вторых, вы за последнее время многому научились у Бадьянова. Помните, я как-то говорил вам о Моцарте и Бетховене, музыкальные, так сказать, аналогии развивал? У вас появилась нравственная мускулатура, напор, вы стали человеком пробивным в хорошем смысле этого слова. И вы сможете довести дело до конца. К тому же у вас авторитет среди товарищей, значит, ваше слово и ваш пример имеют вес. Вы с этим согласны?

— Ну, тут я точно сказать не могу.

— Не надо, не говорите. Я и без вас знаю. В-третьих… В-третьих, Петр Семенович, я о себе думал. Да-да! Вы уж меня простите, и пусть вам это не покажется слишком нескромным, но я, как и любой другой человек, хотел что-то после себя оставить. Нет, не изобретение какое-то, не вещественную память… Я хотел оставить после себя ученика. Каждый обязан это сделать. А я вот не успел. — Он невесело и словно бы виновато улыбнулся. — Вы, конечно, для ученика и без меня достаточно хорошо выучены, но все-таки мог и я вам кое-что своего передать. Что успел накопить в жизни.

— Да бросьте вы! — рассердился Жернаков. — Чего себя раньше времени хороните?! — Но с болью в душе он понимал, что болезнь у Горина серьезная.

Вскоре в городском Доме культуры состоялась первая теоретическая конференция по вопросам скоростной обработки металлов и кто-то сказал — не очень громко, но так, что все расслышали: «Дело, конечно, очень хорошее. Жаль только, что добрая половина деталей у нас изнутри обрабатывается, а изнутри пока ничего не выходит… Или, может, у вас выходит?»

Нет, у них тоже не выходило. К тому же, Горин слег, у него был рак желудка, но об этом знали только врачи и он сам, хотя врачи были уверены, что он не знает. Горин слег, а Жернаков один продолжал долбить и долбить идею, пока начисто не задолбил ее, запутываясь все основательнее и крепче. Теперь при обработке внутренних поверхностей стружка шла тугой спиралью и забивала полость детали. Найденная с таким трудом «геометрия» резца оказалась бессильной.

— А ведь снова где-то рядом лежит! — пожаловался он как-то Горину, когда пришел навестить его. — Ну вот прямо совсем близко. Валентин Ильич, раскиньте мозгами! Тут, может, и придумывать ничего не надо, тут, может, надо что-то вспомнить.

— «Да, не стареет мудрость бытия, все новое в нем шьется из старья», — с улыбкой процитировал Горин стихи кого-то из древних. — Может, вы и правы, Петр Семенович. Может, и правы.

— Из чего шьется? — переспросил Жернаков. — Минуточку… Вы полежите, Валентин Ильич, я скоро!