Право на возвращение

Она заправила прядь волос за ухо. У нее были темные ресницы и темно-карие глаза; волосы, насколько Браму было известно, она обесцвечивала. Просторное черное платье с глубоким декольте открывало полукружья грудей. Несколько раз она появлялась в платье, облегающем, словно перчатка, и любой мог убедиться, что, хотя Эве и было за сорок, не всякая девушка могла похвастаться таким телом.

— Ты ведь работал вчера? — спросила Эва.

— Да.

— Я видела весь этот ужас по телевизору. Смотреть невозможно, а они все повторяют и повторяют. Не понимаю, чего они хотят этим добиться.

— Зато под картинку дают комментарии, а эта болтовня иногда помогает. Шок, во всяком случае, проходит. И здорово, когда кто-то может разъяснить нам, как ему видится ситуация.

— Ты, что ли, веришь этим комментаторам?

— Нет. Почти никогда. Но если люди изо всех сил стараются объяснить необъяснимые вещи, это как-то успокаивает.

— Я свободна, — сказала она. — А ты?

Брам понял, куда ей хотелось пойти.

— Да, — ответил он. — Я жутко устал, но я свободен.

Он подумал о Сариной маме. Скоро, может быть завтра, он должен будет сказать ей, что ее дочка умерла. Не лучше ли было продолжать надеяться, что она жива?

Эва сказала:

— Видок у тебя — словно под бульдозер попал.

— Я так жутко выгляжу?

— Я всегда говорю правду, — сухо констатировала она. — Бывали дни, когда ты выглядел лучше.

— Зато ты всегда выглядишь прекрасно.

Она сказала «спасибо», но приняла комплимент холодно. Должно быть, целыми днями выслушивает комплименты. Именно за это ей платят.

Брам любил запах ее кожи и шальной блеск в глазах, ее гладкую шею и мягкий, чуть выпуклый живот. Он оставлял деньги на столе, покидая ее, но чувствовал, что она дарит ему себя бескорыстно. Когда у него не бывало денег, он договаривался, что заплатит в следующий раз. Она готова была заниматься любовью почти всегда, но иногда говорила, что ей не хочется, предлагала ему полежать рядом, и просто ласкала его.

Она спросила:

— У тебя есть кому приглядеть за отцом?

— Я сейчас позвоню ей.

Он взял мобильник и, глядя, как Эва, вытянув губы, подносит зажигалку к сигарете, позвонил Рите; язычок пламени взметнулся вверх. На фильтре остался след от помады, и он представил себе, на каких частях его тела останется такой же округлый след, если ей захочется его побаловать.

Рита сказала, что все в порядке. Да, Хартог сидит перед телевизором и непрестанно болтает. Брам не стал просить, чтобы она сменила отцу памперсы: она и сама это сделает. Он поблагодарил ее и отключился.

— Все в порядке? — спросила Эва.

— Да.

— Чудесно.

Она быстро взглянула на него, но он не понял, что означал ее взгляд.

— У меня был дерьмовый день.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось.

— Просто херовый день?

— Херовый день, — эхом повторила она и залпом допила остаток водки.

Джо сидел в стороне от них, облокотясь на стойку; длинная стильная лампа молочного стекла, подвешенная над ней, ярко освещала его.

Брам попал сюда впервые, когда был еще жив, приглашенный вместе с женой на открытие. Вокруг роилась возбужденная толпа художников, писателей и политиков, получивших такие же специальные приглашения и гордых этим, самоуверенно позирующих перед камерами папарацци, сверкая улыбками, переливчатыми платьями и костюмами. Здесь, у этого бара, стояли они плечом к плечу с интеллектуальной элитой, известнейшими актерами и знаменитейшими звездами, говорить было невозможно, все заглушала громкая музыка и солидарный шум сотен голосов, и они писали друг другу записочки. Здесь было положено начало тому, что тогда называлось Le Club Medit'erran'ee

.[59] За раздвижными дверями в конце бара находился огромный танцзал. Тель-Авив в ту пору ни в чем не хотел уступать Нью-Йорку, а наличие подобного клуба окончательно подтверждало принадлежность Израиля к изнеженно-декадентскому Западу; казалось, за дверями клуба раскатывают желтые такси, а острые шпили Крайслера и Эмпайр стейт-билдинг светятся в ночном небе. А Башни-близнецы?[60] О, к тому времени их уже не было.

Подошел Джо и снова налил обоим. С тех пор как Брам стал сюда ходить, он ни разу не видел, чтобы двери в танцзал открывались. Может быть, там теперь склад. Или они просто сломались? На открытии клуба Брам танцевал. Рахель взяла его за руку, потащила за собой и заставила двигаться в ритме музыки. Мелодия была ему незнакома, но через несколько секунд он покорился ей. Сколько лет прошло… Сейчас он бы и сам пошел танцевать. С Эвой. Для нее он был никто. Не надо ничего из себя изображать. Она ничего не ожидает. И ему нечего терять. С нею он не боится показаться неуклюжим, ни одной мысли в голове, он — простой смертный, движущийся в доисторическом ритме музыки. В тот вечер они оставили малыша дома. У них был целый список студенток, юных женщин, обожавших сидеть с детьми.

Эва спросила:

— Что ты на меня так смотришь?

— Это запрещено?

— Просто я сегодня плохо выгляжу.

— У тебя был херовый день, я помню.

— По-настоящему херовый. Ночью ни на секунду не сомкнула глаз. И мне совсем не хотелось — не хотелось работать сегодня.

— Чем же ты занималась?