Право на возвращение

Оказывается, Эва запаслась вином, хлебом и сыром. Она сидела возле него на постели, скрестив ноги, простыня, в которую она завернулась, чтобы скрыть от него грудь и живот, разошлась, и он мог видеть все. За окном плескалось море, и с вечерней набережной — это поражало его — доносился чей-то смех. Брам, опершись на локоть, не спеша рассматривал ее, проститутку, оказавшуюся его любовницей или, вернее сказать, — женой, которая распространяла вокруг себя аромат секса; на верхней губе и на плечах у нее выступали бисеринки пота, блестевшие в свете ночника. Чувство безвозвратной утраты, жившее все эти годы глубоко в груди и раздиравшее его сердце, чувство, ставшее почти привычным, все еще оставалось в нем, но теперь, благодаря ей, он мог с ним справляться. Он страстно желал ее тела, ему хотелось разгадать секрет ее нынешнего, особого состояния. И он понимал, что никогда не раскрыть ему этого секрета, что так оно и должно быть. Раньше, с Рахель, ему неприятно было, что в животе ее растет, внимательно следя за ним, постороннее существо, что он как бы касается его, когда занимается с ней любовью. Но с Эвой та же картина становилась символом плодородия и необходимой для этого тесной близости.

Где вырастет его новый ребенок? Эва может уехать в богатый русский город; она будет надевать на девочку платьице и завязывать ей банты; осенью они пойдут гулять по шуршащим под ногами листьям, а когда придет зима, Эва наденет ей шубку; они будут бродить по ГУМу, возле Красной площади; она будет держать ее ручки, чтобы было не так больно, когда ей станут прокалывать ушки, чтобы вдеть серьги.

— Но только вместе с тобой, без тебя я никуда не поеду.

— Я поеду с тобой, — кивнул Брам.

Она взяла его руки и прижала к своей груди.

— Без тебя — я не смогу без тебя, Брам. Правда-правда. — Она поцеловала его руку. — Я знаю, что говорю, как глупая девчонка, но это правда. — Она еще раз поцеловала его руку.

— Милая, милая, не надо. — Он осторожно взял ее руку и поднес к губам. — Это полагается делать наоборот, вот так.

Эва накинула простыню на плечи, а он спустил поднос на пол. Она прижалась к нему, положила голову ему на грудь и спросила:

— Кого мы возьмем с собой?

— Куда? — Он погладил ее по плечу.

— В Москву.

— Мы можем кого-то взять с собой?

— Это вопрос денег, как я понимаю. С русскими всегда можно договориться.

— Я не такой богатый, Эва.

— У меня есть деньги. Не слишком много, но нам хватит. Твой отец — ему можно лететь?

Идея приобретала конкретность — она говорила то, что думала. Сможет ли он перевезти Хартога? А Хендрикуса? Позволят ли русские въехать в страну такой старой собаке? Или это просто игра, болтовня?

Он спросил:

— Когда ты собираешься ехать?

— До родов. И не хочу тянуть с отъездом.

— Значит, месяца через четыре? Или пять?

— Да.

— На что ты собираешься там жить?

— Как здесь. Фармакология везде фармакология. Химия везде химия. Ты мог бы преподавать.

— По-русски?

— Там живет двести тысяч израильтян! Есть школы, где преподавание ведется на иврите.

— Ив них изучают историю Ближнего Востока?

— Вполне возможно.

— Нет. Я знаю, что я должен делать. То же самое, что здесь. Я пойду работать на «скорую». Буду водить машину. Наверное, придется пройти курс русского языка.

Она выпрямилась и с нежностью посмотрела на него.

— Профессор, это прекрасная идея.

— Да?

— Да.

— И спасать зимой русских пьянчуг.

— Им придется поставить тебе памятник, — улыбнулась Эва.

— А Икки?

— И его заберем. Заберем всех, кого любим. Прочь отсюда. — Она поцеловала его в подбородок, потом в щеки и в лоб.

— А кто же здесь останется?

— Никого не останется, — сказала она и уселась на него верхом.

Они заснули обнявшись; проснувшись, он почувствовал, что отлежал руку. Разбудил его звонок мобильника, и он сразу отключил телефон, чтобы не беспокоить Эву. Звонил Икки.

Бесшумно встав, Брам затворился в ванной и перезвонил. Было одиннадцать вечера.

— Что случилось? — спросил он негромко.

— Извини, если помешал, но я кое-что нашел.

— Я не знаю, что ты искал.

— Я искал имена, которые дал нам Балин.

— Господи, Икки, я не знаю, хорошо ли будет, если ты…

— Ты можешь приехать прямо сейчас?

— Это так важно?

— Если б не было важно, я тебе не позвонил бы!

— Тихо, тихо!

— Извини, Брам, я несколько перевозбудился. Слишком долго просидел за компом, какие-то архивы, банки данных… Господи, даже не знаю, сколько законов я нарушил.

— И наследил?

— Понятия не имею. Меня это уже не интересует.

— А меня, напротив, интересует, — сердито заметил Брам.

— Вот придешь сюда, заговоришь по-другому.

— Где ты?

— В «Банке».

18

Сквозь грязные стекла виден был свет, но, даже придвинувшись вплотную к окну, можно было разглядеть только неясный силуэт Икки и нечто расплывчатое на экране. Икки запер двери, и Браму пришлось стучать.

— Ты хоть принес чего-нибудь?

Вместо ответа Брам высоко поднял пластиковую сумку. Он купил по дороге гамбургер и бутылку колы. Икки снова запер дверь, и они прошли сквозь сумрачный зал к своим столам, к компьютеру.