Право учить. Повторение пройденного

В-третьих, благоприятное завершение заклинания невозможно, если в Периметре его влияния не оказалось ни одного подходящего существа.

А что произошло пасмурным днём предзимья, когда на чашах весов лежали три жизни: моя, эльфийки и её нерожденного ребёнка? Я всего лишь поделился Силой, остававшейся в моём шлейфе, остальное уже не требовало стороннего участия.

Кайа не была способна вызвать могучего воина себе на подмогу: только что-то небольшое, лёгкое и отчаявшееся достаточно, чтобы принять участие в рискованной авантюре, потому что схватка с отрядом тренированных бойцов могла оказаться смертельной. Да, моё участие усилило Зов, сделало его шире и повелительнее, но всё закончилось бы иначе или вообще ничем не закончилось, если бы я не шепнул вслед улетающим Нитям: «Пусть придёт хоть кто-нибудь». Именно моя просьба, вплетённая в податливое Кружево вызывающего заклинания, разбудила Мин, ожидавшую возвращения в мир, но вовсе не в человеческом облике.

Чтобы уберечь артефакт от влияния текущих лет — единственного врага, которого нельзя победить, но встречу с которым можно отсрочить, чудесный предмет хранят между Пластами, выбирая местечко, в которое время заглядывает нечасто и ненадолго. Но поскольку в таких областях Пространства заклинания имеют свойство ослабевать, вечно хранить в них артефакт невозможно: требуется изредка возвращать его в мир, чтобы подштопать и подлатать истончившиеся Нити. Так и Нэмин’на-ари, дремля тревожным сном за гранью мира, возвращалась для очередной починки домой в те самые минуты, когда эльфийка отправила на охоту свой Зов. Но меч не ответил бы бедняжке, если бы душа, заключённая в стальную оболочку, не расслышала в шелесте заклинания мой голос — голос, который не ожидала и не надеялась услышать. Никогда.

Усилия эльфийских хранителей артефакта пошли прахом: меч не пожелал вернуться в благоговейно подставленные ладони, выбрав другой путь. Мин не смогла справиться с неутолимой жаждой. Жаждой искупления вины. А прибыв на место, растерялась, поняв, что искупать нечего и не перед кем, а значит, можно действовать по собственной воле, не оглядываясь на тени прошлого, зловещим шёпотом ворчащие по углам...

— Если хочешь, можешь уснуть снова.

— Разрешаешь?

— Предлагаю.

Серая сталь взгляда наполняется лукавыми искрами.

— Только вместе с тобой.

— Что?

— Уснуть. Если получится, конечно. Могу обещать только одно: до постели мы доберёмся.

— В связи с чем возникает вопрос: а так ли уж нам нужна постель?

Целый вдох смотрим друг на друга, не отрываясь, потом смеёмся, дружно и горько.

— Не шути так. Пожалуйста, — просит Мин, ероша мою отросшую чёлку.

— Не буду. Но шутки — всё, что нам осталось.

— Всё? Неужели, действительно, всё?

— Ты знаешь.

— Да, я знаю.

Она печально отворачивается, но я бережно беру пальцами упрямый подбородок и возвращаю бледное личико обратно. Чтобы ясно видеть каждую чёрточку.

— Это лучше, чем ничего, правда?

— Наверное. Но всё равно, больно.

— Мудрые люди говорят: ты живёшь, пока способен чувствовать боль.

— О, тогда перед нами целая Вечность! — Восклицает Мин, стараясь казаться безразличной, но ей это плохо удаётся.

Вечность. Рядом, только за высокой стеной. Стеной, которую ни перелезть, ни разрушить.

— Не жалей.

— Не буду. В следующий раз я не совершу прежней ошибки.

— Ты и в тот раз не ошиблась.

— Ошиблась! — Заявление, сделанное с категоричностью маленького ребёнка. — Я не могла простить...

— Ты просто не понимала.

— Какая разница? — Укор, предназначенный самой себе. — Я же не слепая! Я видела всё, что происходит!

— Видеть снаружи мало. Нужно ещё хоть иногда смотреть изнутри.

— Тебе хорошо, ты это умеешь...

Шершавые пальцы рисуют волну на моей щеке.

— Но я же не с рождения умел, милая. Всему на свете нужно учиться.

— Для «всего на свете» нужен учитель! — Язвительно напоминают мне.

— О, наставников можно найти, сколько угодно!

— Но учиться может не каждый... Я — не могу. Мне кажется, что каждое новое знание выгоняет частичку старого... Я боюсь терять!

— Не бойся. Теряется лишь то, что должно быть потеряно, зато взамен ты приобретаешь что-нибудь другое. И возможно, даже что-нибудь нужное.

— Насмешник!

Получаю щелчок по носу, обиженно морщусь, и Мин тут же исправляет свою оплошность коротким поцелуем ушибленного места.

— Я не прав?

— Прав, конечно... Я хочу кое-что спеть. Только обещай не смеяться!

— Почему я должен смеяться?

— Стихи... не слишком хорошие.

— Это не имеет значения.

Последний испытующий взгляд:

— Правда?

— Правда. Важно лишь то, о чём они говорят.

Мин молчит, сосредотачиваясь, потом начинает напевать. Тихонько-тихонько, но я слышу каждое слово: