Вернусь в свой барак, улягусь на койку, а завтра — снова то, что было и позавчера. Есть ли смысл в таком круговороте? Для меня лично? Другие чего-то ищут, добиваются, к чему-то стремятся. А я как щепка, подхваченная общим потоком. Я только и делаю, что убегаю от самого себя. Уехал из Москвы. Во имя чего? Решил навсегда остаться здесь. Но что ждет меня на руднике?. В чем смысл всего? Не потянет ли снова в город? Скорее в силу привычки, чем осмысленно, я вглядываюсь в окружающее, пытаюсь понять, чем живут мои новые друзья. И хотя здесь я всего-навсего рабочий, каких много, и внешне, по сути, ничем от них не отличаюсь, иногда все же горделивые мысли овладевают мной: я начинаю чувствовать себя посланцем странного племени писателей. И тогда пробуждается жгучий интерес ко всему. Я как бы заново, совсем по-другому начинаю видеть и Аркадия Андреевича, и Бакаева, и Паранина. Как разнятся один от другого эти люди! У каждого свои привычки, свой взгляд на вещи, даже говорят они по-разному. И все же угадывается нечто общее, связывающее всех. Иногда мне сдается, что литература и существует затем, чтобы разные народы разных стран воочию могли убеждаться, что в их стремлениях, мыслях, чувствах много общего. И никакая этнография не может лишить их этой общности. Вот так и на руднике. Нужно только уловить эту общность. Конфликты не только разъединяют людей, но и заставляют их вступать в тесные отношения, делают действующих лиц зависимыми друг от друга.
Почему не я говорил сегодня с трибуны? Прочитал бы отрывки из своих непризнанных книжек, порассуждал бы о путях литературы, и, может быть, Катя решила бы, что я человек необыкновенной судьбы. Разве я хуже этого Камчадала знаю, как раскачивается на ветру, словно маятник, осенний лист, как зарождается в сердце глубокое чувство любви, как сталкиваются характеры? Я мог бы рассказать о вещах, неведомых этому Камчадалу.
Как-то лет двадцать назад однажды на брезгу мы не смогли отбиться на стрежень и наш ветхий плот стало венчать по улову… Вот ведь иногда на каком языке говорят промеж себя сибиряки, и столичному ли писателю понять их?.. А я здесь свой. Я впитываю в себя каждое слово, брошенное мимоходом рудокопом. И это слово не выдумаешь нарочно, ибо оно рождено самой необходимостью.
Почему все же так трудно отрешиться от мелкого тщеславия? Когда рукоплескали Трифону Камчадалу, у меня в глубине души возникло чувство, которое можно было назвать завистью…
10
— Добрый вечер!
Я поднял глаза: рядом шла Катя. В лунном свете лицо ее казалось бледным, голубоватым. Она протянула руку, и я пожал тонкие, холодные пальцы. Оказывается, она не такая уж высокая: мне по плечо.
— Насилу догнала вас… Можно подумать, что вы умышленно избегаете встречи со мной.
— С чего вы взяли?
— А как прикажете расценивать ваше поведение: после многих лет возвращается домой, тихой сапой устраивается, работает и не кажет носа. Не бесстыдство ли? Ведь в свое время мы с вами были как брат и сестра…
Голос ласковый, мягкий. Сразу видно, что она рада этой встрече.
— Нет, я не избегал вас. Как бы объяснить это…
— Вы ждали приглашения?
— Нет. Мне просто показалось, что вы сильно изменились. Я не хотел навязываться. Былое быльем поросло. Тогда я обидел вас… Сильно обидел. А здесь произошли такие большие перемены… И в вашей жизни тоже. Вернулся домой… Вы же знаете, что у меня нет дома…
— Ну хорошо. Не будем об этом. Мы оба заслуживаем упрека. Ненужное, глупое кокетство между старыми друзьями. Лучше расскажите о себе, о Москве.
— Долго рассказывать. Да и ничего интересного.
— Удивительно! В Москве — и ничего интересного! Я никогда не бывала дальше Уральского хребта. А за хребтом целая Россия, совершенно незнакомая. Всю жизнь мечтаю съездить в Москву. Большой театр, Третьяковская галерея, метро… Это же страшно интересно!
— Вы правы. В первое время я мотался по музеям как угорелый. А за последние пять лет всего три раза был в театре.
— Как вам понравился Камчадал? О нем только и разговоров. Ведь вы тоже одно время занимались литературой! Помните рассказ в «Огоньке»? Все девушки на вас тогда заглядывались. Свой, рудничный писатель! Помню, журнал зачитали до дыр, дрались из-за него.
— То было юношеское увлечение. Как у многих… Я был глуп и самонадеян. «А был ли мальчик?..» Ведь рассказ, тот самый рассказ, о котором вы говорите, написал не я сам. Разумеется, я написал основу, взял интересные факты, а выправил, доработал его известный вам писатель, гостивший тогда на руднике. Он, по-видимому, искренне хотел помочь мне, но помощь не пошла впрок. Он переоценил мои возможности.
— Значит, вы больше не пишете?
— Нет. Я работаю помощником Бакаева в вашем карьере.
— Это я уже знаю. Так чем же вы все-таки занимались там, в Москве? Двенадцать лет — большой срок.
— Вы хотите спросить, на какие средства я жил?
Она смутилась. Именно в такой форме спрашивал Камчадала Дементьев. Помолчала, сказала холодно:
— А вы все такой же злой…
— Как дядя Иннокентий?
Она погрустнела:
— Разве не знаете? Впрочем… Отец умер в позапрошлом году. Перед смертью вспоминал вас…