Право выбора

Многое из объяснений Рязанцева мне было попросту недоступно, а они спорили, возражали, задавали вопросы. Атомная энергия, антивещество, свойства пространства и времени, ракеты, искусственные спутники, практическая проверка законов теории относительности — все вызывало жгучий интерес. Они говорили о величайших тайнах, которые когда-либо вставали перед человечеством, а я был бессилен понять хотя бы что-нибудь. Они были словно люди иной породы.

— Вот вы сказали, что антимир — часть вселенной, вращающейся где-то в глубинах космоса, и что этот антимир является зеркальным отображением нашего мира, — произнесла Катя. — Зеркальное отображение!.. Как в сказке Кэрролла «Алиса в Зазеркалье». Но мы никогда не проникнем в него физически, так как малейшее соприкосновение с антимиром приведет к уничтожению противоположно заряженных атомов и антиатомов.

— Да, это так.

— А может быть, этот антимир в самом деле является целиком зеркальным отражением нашего мира, ну, до последней частички. И возможно, там есть такая же Земля, вернее, Антиземля, так же шумит тайга. И самое страшное: вот сейчас в эту минуту, на ту же самую тему говорит некая Ятак, мое зеркальное отражение. Может быть, она так же любит, страдает и ненавидит, как я.

— У вашей Ятак все должно быть наоборот! — рассмеялся Рязанцев. — Фантазерка вы, Екатерина Иннокентьевна. Антимир — пока лишь отвлеченная идея. А все ваши домыслы — чистейший идеализм, если не хуже.

— А мне бы все-таки хотелось, чтобы существовала та Ятак, как две капли воды похожая на меня. Теперь я всегда буду мысленно беседовать с ней. Если у нее все наоборот, то я даже завидую ей. Счастливая!

Она задумалась, после чего спросила:

— Умненький Арсений Григорьевич, вы все знаете. Скажите, пожалуйста, а что там, за всеми этими галактиками, туманностями, мирами, антимирами? Неужели только звезды и звезды, без конца звезды? От этой бесконечности можно с ума сойти! Ведь должно же быть что-нибудь иное? Рассудок не хочет мириться с таким однообразием.

Рязанцев наморщил лоб:

— Человеческий разум бессилен ответить на этот вопрос. Даже теория относительности, или, вернее, теория тяготения, не может сказать ничего определенного. Ведь так далеко даже мысленно никто не осмелился заглянуть.

— Грош цена тогда вашей теории тяготения. Я хочу знать! — произнесла она почти капризно. — Тоже мне кладезь мудрости! А вы загляните! Не бойтесь, не бойтесь… Объяснили же вы, как понимать кривизну пространства! Если бы я так же легко разбиралась во всех этих теориях, то обязательно заглянула бы за предел человеческого знания.

— Ну хорошо, — сдался энергетик. — Странно, когда молодая хорошенькая женщина интересуется столь скучными вещами. И зачем вам все это?

— Нужно. Чисто женское любопытство.

Заинтересовался даже Иван Матвеевич:

— А ну-ка, выкладывай, старик, а то помрешь, да так и не узнаешь, что оно там. В жизни, может, и не пригодится, но все же как-то спокойнее, когда знаешь, что к чему.

Рязанцев принял глубокомысленный вид:

— Вы требуете невозможного. Я так мыслю: конкретные формы бытия материи относительны. Что мы можем сказать о наблюдаемой части вселенной? То, что она состоит в основном из плазмы. Так, наше Солнце, звезды и космические туманности — это плазма, четвертое состояние вещества. Три хорошо знакомых нам — твердое, жидкое, газообразное — являются исключением. Не будь этого приятного исключения, не было бы и нас с вами. Итак, плазма, и только плазма! Но плазму нельзя абсолютизировать — это противоречило бы законам диалектики. Думается, должно быть еще что-то, кроме плазмы, иные формы бытия материи.

Энергетик увлекся.

— Как известно, — продолжал он, — на определенной стадии количественных изменений во всех без исключения случаях должны следовать изменения качества. Переход количества в качество. Так вот, мне кажется, что гравитационная форма движущейся материи не является универсальной и, следовательно, независимой от количественных масштабов, во сколько бы миллионов световых лет они ни исчислялись. Где-то в непостижимых умом глубинах вселенной, бесконечно далеко от нас, количество должно перейти в качество, качественное состояние космической материи изменится. Там материя имеет иную форму существования, отличную от известной нам.

— Но какую форму? — опять подала голос Катя.

Рязанцев развел руками:

— Увольте. Слепой от рождения однажды спросил: а какое оно есть, молоко? Ему ответили: белое, как гусь. Тогда он спросил: а каков из себя гусь? Тогда ему дали пощупать руку, согнутую в локте. Он пощупал локоть и сказал: теперь я знаю, какое оно, молоко.

— Фи! Нисколько не остроумно.

Это был самый странный вечер в моей жизни.

…Мы долго стояли у калитки.

— Ну, иди, иди, — выпроваживала Катя. Но я не уходил.

Зачем уходить, если смысл всего сейчас в том, чтобы вот так держать ее за локти, смотреть в глаза, чувствовать на своем лице ее дыхание?

— Катя! Мне нужно так много сказать…

— Нет, нет, не здесь и не сегодня.

— А когда же? Идем к тебе!

— Пусти!