Право выбора

Был еще один вечер. Мы шли по весенней Москве как старые знакомые. Сырой ветер качал еще оголенные ветви деревьев. Она уже знала все обо мне, пытливо расспрашивала о тайге, о наших сибирских далях. Сожалела, что никогда не бывала дальше Москвы.

— Зайдем ко мне, — пригласила она. Меня поразила скромная обстановка ее маленькой каморки: дешевые коврики яркого рисунка, простая мебель золотистого клена.

— Вот моя обитель, — сказала она. — Квартиру все обещают дать. Третий год на очереди.

Здесь уже начиналась проза жизни. Мне-то думалось, что она обитает в чертогах! Сам я жил за городом на частной квартире, хотя уже выпустил в свет книгу.

— Если не дадут на будущий год, возьму выйду за престарелого генерала и сразу получу и квартиру, и дачу, и «Победу» в придачу! — рассмеялась она. — Еще мудрец Сенека говаривал: я презираю богатство, но предпочитаю его бедности.

Квартиру ей дали гораздо раньше, и я после некоторых колебаний переселился к ней. Хорошие комнаты со стенами, облицованными красивыми панелями. Появились зеркала, дорогая мебель, настоящие ковры. Так мы и жили: ни муж, ни жена. Я настаивал на браке, она смеялась в ответ.

— Ну, а если мы в конце концов не сойдемся характерами? Чего тебе недостает? Обязательно надевать на себя какие-то путы! Муж — это слишком пресно. Потом — дети, пеленки. И прощай мечты о большой славе! Я хочу взять от жизни все и не стремлюсь к тихой пристани.

Постепенно мы привыкли друг к другу. Я понял, что Лиля просто женщина и требовать от нее каких-то особых качеств смешно. Раз ей нравится так, пусть будет так. Я любил проводить с ней свободные вечера, говорить с ней, поверять ей свои думы и мечты о будущем. Я не сказал бы, что она была испорченной. Нет! Это была своеобразная натура. У нее были свои мечты, свои идеалы. Она, например, сокрушалась, что у нас не ставят «Джиоконду». С подъемом исполняла Шемаханскую царицу из «Золотого петушка». У нее был довольно разнообразный репертуар: Лейла, Лакмэ, вальсы из «Семирамиды». Нравилась ей роль Оксаны в «Черевичках», пела она Розину в «Севильском цирюльнике». Всего не упомнишь и не перечислишь. Больше всего любили ее за русские народные песни.

Но Лиля стремилась всеми силами, по ее выражению, «обеспечить тыл», то есть скорее прославиться, разбогатеть, утвердить себя. Талантливая от природы, она не верила в свой талант, и, хотя ее известность росла изо дня в день, она заискивала перед администрацией театров, перед театральными критиками, устраивала в ресторанах званые обеды, позволяла в открытую за собой ухаживать.

Меня поражала ее энергия: ее хватало на все — она могла неделями выстаивать в очередях за гарнитурами, сервизами, книжными шкафами, холодильниками, телевизорами. Доставала красивые безделушки, редкие книги (хотя никогда не читала их!), пропадала у модных портных, добывала через знакомых какие-то необыкновенные туфли, заграничные кофты, всеми силами стремилась украсить свой быт. Оказывается, утиное перо — лучшая вещь для набивки подушек. Сидя на них, вы словно парите в воздухе. А я-то не знал… И тут же администраторы, театральные критики, званые обеды… И я был вовлечен во всю эту суматоху, бегал, выстаивал, доставал. Правда, иногда Лиля падала на кушетку в полном изнеможении. Я бывал с ней везде, наблюдал, старался понять поведение всех знакомых. Живая, неутомимая, блестящая Лиля всегда была душой веселящегося общества. Это было общество Лили, где я всегда невыразимо страдал и скучал, чувствовал себя неуклюжим, неловким и лишним. Все они были остроумны, легки в обращении, умели ухаживать, говорить изысканные комплименты, играли в теннис, гольф и еще в какие-то неведомые игры. Черт бы их побрал! Они дурачили меня как последнего простака, вежливо, но зло высмеивали, дружески похлопывали по плечу и тут же говорили гадости, потешались над моими старомодными, на их взгляд, привычками. Иногда эта банда делала набеги на нашу квартиру. Я закрывался в комнате, а они веселились. Приходила Лиля и говорила, ласкаясь: «Я хочу поехать сегодня потанцевать. Хорошо бы, если бы ты не работал так много над своим романом! Надеюсь, ты не станешь возражать?»

И я не возражал, но после ее ухода долго не мог усесться за работу. Ей нужны были поклонники, обожатели, она забавлялась, пыталась «перевоспитать» меня «в современном духе», а я не мог принять такого образа жизни и замыкался все больше и больше, старался не принимать близко к сердцу все выходки Лили и ее друзей, но все глубинное во мне протестовало против житейской «философии» моей подруги.

— К чему тебе все плавательные движения? — говорил я иногда с упреком. — Ты и без всяких уверток и скидок очень талантлива. Зачем тратить силы на мышиную возню? Да этот критик Белецкий ногтя твоего не стоит! Это же настоящий Выжигин. А ты перед ним лебезишь, пытаешься его задобрить. Лиля, я люблю тебя. Я хочу тебя всю — все то, что ты раздаешь другим, растрачивая свое сердце и душу. Я все это хочу для себя, для себя одного!

Она раздражалась, но голос был холоден и ровен: