Право выбора

— Гоночные машины?.. — У него округляются глаза. — Может, прикажете вам спортивные самолеты достать?..

— Было бы неплохо. Во всяком случае, двенадцать человек записались в секцию парашютистов. И еще… гоночную яхту, батут. Ховрин согласен организовать стипль-чезы…

— Это еще что такое? Шут с вами, похлопочу насчет гоночных машин. Только не стипль-чезы. Лошадям овес нужен и уход.

— И обязательно батут…

— Ну, ну, циркачи. Будет батут. Стипль-чезы…

Помню, когда прокладывали шоссейную дорогу в Забайкалье, рабочие предъявляли более скромные претензии: требовали новые рукавицы, спецодежду, чтобы огурцы привозили в столовую. Но ведь это когда еще было…

Да, слишком многое связывает меня с людьми, работающими на монтажных площадках. Они просто-напросто не верят, что я вдруг, ни с того ни с сего уеду отсюда, брошу стройку, бригаду. Да и я, признаться, до сих пор не могу представить себе свой отъезд… Каждый встречный, знакомый и незнакомый, считает своим долгом спросить:

— А правда, что ты?..

И, выслушав меня, только кривовато улыбается и неопределенно бросает:

— Ну-ну…

«Ну-ну» злит меня больше всего. Даже Родион, который впутал меня в эту историю, спрашивает:

— Ну как, не раздумал?

— А что?

— А бригаду кому намерен передать?

— Сам же сосватал меня, а теперь вроде бы…

— Ну-ну, поезжай. Черт, кого же Скурлатова назначит бригадиром? Самая ответственная часть работ…

— Вот что, Родимчик. Такого случая в моей жизни больше не будет.

— Да я не о тебе. Замена нужна.

— Незаменимых людей нет. Не боги горшки обжигают, — успокаиваю я его. — Можно назначить Тюрина. Толковый парень. Учится на заочном. Сварку на короткой дуге первый освоил. Сборку внутренним центратором тоже первый…

— Ну-ну… Черт, время уж очень напряженное! Оголить такой участок!..

После разговора с Родионом чувствую себя совсем подавленным. Бросаю бригаду, лезу куда-то в науку… Не обойдется без меня наука! Но он же сам выдвинул меня!..

Только в своем отсеке обретаю душевное равновесие.

«А ведь здорово у меня получается с этим магистральным, — думаю я и любуюсь трубопроводом. — Ведь все тут — фантастика, феерия! И все сделано руками ребят нашей бригады: основные магистральные трубопроводы, подводки к парогенераторам, компенсаторам, насосам… Возьмем первое место, возьмем!..»

Под каскады красных брызг и шипение дуги хорошо мечтается о будущем, до которого теперь рукой подать.

…В белом халате, в белой шапочке вхожу в лабораторию. Она огромна. Здесь работают несколько сот человек. Высокие сводчатые потолки, обширное голубое пространство заполнено диковинными аппаратами.

У пульта управления Коростылев. Властный голос:

— Генератор!

Тяжелые диски между полюсами громадного магнита набирают обороты. Мне кажется, что я чувствую, как стремительно растет сила тока. Может быть, она уже перевалила за миллион ампер. Но главное не здесь. Проблема века решается в разрядной камере — гигантской баранке из металлических колец. Это там, внутри камеры, живет таинственная плазма. Живет тысячные доли секунды.

— ВЧ контур поля на обходе тора!..

Таинственное внутри свершилось. Коростылев морщит лоб.

— Сильная турбулизация из-за аномального сопротивления, — говорю я.

…Снимаю маску. Рядом стоит Лихачев.

— Хорошо работаешь, — говорит он с непонятным мне ехидством.

Я молчу. Бугристое лицо Громыхалыча непроницаемо. Умное, серьезное лицо с крепко сжатыми губами и острым взглядом серых глаз.

— А ты в самом деле мастер на все руки! — Лицо его становится жестким, властным. — Такие в лаборатории нужны. Кого же нам вместо тебя поставить? Разгильдяя Демкина?

Теперь все ясно. Воспитывал, возился, внушал — приходит начальник рангом выше и забирает сварщика. А кто будет работать на стройке?

— Изобретение Харламова с припиской Коростылева в срочном порядке в НИИ направили, — продолжает он хмуро. — И представь себе: вызывают нашего Харламова в институт на неопределенное время. Так что приходится бригадиром Жигарева оформлять. Талантливая пошла молодежь…

Значит, выбывают сразу два бригадира с самых ответственных участков!..

— Молчишь? Ну, ну, молчи.

И, больше не глядя на меня, будто и нет меня тут вовсе, он перешагивает через трубопровод. Весь он — воля и упрямство. Сильный, устойчивый человек. В коридоре гулко отдаются его тяжелые шаги.

Харламова вызывают… Я гляжу вслед Лихачеву, ощущаю пустоту в сердце. Да что я, в самом деле, не имею права на рост?!

Хочется крикнуть вслед Лихачеву: «И в лаборатории и здесь одно общее дело! Должен же быть кто-то там?! Коростылев лучше знает, кого взять…»

И хочется вслед за Скурлатовой спросить: «Почему в жизни все так сложно и запутанно?»

А жизнь, она идет сама по себе, я включен в общий процесс, и никому нет дела до моей мечты о стеклянной лаборатории.

После смены вызывает меня к себе секретарь партийного бюро Сергей Иванович Суздальцев. Суздальцев — мастер по контролю и начальник лаборатории. Это старый производственник и старый партиец, обычно сдержанный и строгий. Но сейчас у него добродушный вид. Это настораживает. Я не люблю, когда у начальства добродушный вид: жди подвоха.