Православие и грядущие судьбы России

Я назвал служение страсти честолюбия «уродством»: оно таково и есть на самом деле. Человек отрекся от мира, дал обет глубокого смирения и борьбы с своими страстями, имеет к тому и средства в самой обстановке монашеской жизни и постоянное о том напоминание в самых одеждах своих: его цель — достигнуть такой глубины смирения, чтобы считать себя как бы лежащим под всею тварию — хуже всякой твари, а у св. отцов есть даже выражение, что монах должен считать себя хуже самого беса (ибо, объясняют отцы, бес бесу не вредит, а человек человеку может вредить, следовательно, он в сем случае поступает хуже беса), и вдруг — свое «я» он ставит выше всего, начинает служить своему самоцену, как идолу, отдает и время и силы на это служение, извращает весь порядок духовной своей жизни: разве он не представляет из себя урода, вроде, например, горбача? Не напрасно же преподобный Нил Синайский называет гордость «опухолью души». Всякая страсть, когда она всецело овладеет человеком, представляет как бы помешательство, но страсть гордости, самоцена, славолюбия есть по преимуществу помешательство, ибо справедливо, говорит св. Лествичник, что если блудных могут еще исправить люди, то гордых только Сам Бог. В самом деле: чтобы вы ни говорили зараженному самоценом иноку о монашеском смирении, о воле Божией, о необходимости бороться с своим самоценом, — он упорно будет стоять на своем: «Я-де не хуже других, вот такой-то награжден, почему же меня обошли?» — и прочие неумные глаголы. У него будто вытравлено нравственное чувство, лучше сказать — оно извращено у него: все, что по долгу монашеского смирения он должен бы сказать в пользу брата, он говорит о себе, и наоборот: что должен бы сказать о себе, то говорит о брате... Тяжело да, пожалуй, и бесполезно говорить с такими людьми: они не понимают вас, не хотят понимать. У них одно на уме — их собственные достоинства, их заслуги, большею частию, конечно, мнимые.