Праздник лишних орлов

Все говорят, не надо писать о собаках, а я напишу. Однажды, давно уже, у меня погиб друг. А у него была собака, Арна, немецкая овчарка. Крупная, красивая, взгляд прямой, серьезнее человеческого. Хорошие собаки, они ведь не врут, не боятся. Не знаю, какие у них там были отношения, но она его одного только и слушалась. Улыбалась ему одному. Когда он умер, она заболела. Ничего не стала есть, исхудала до костей, и шерсть с нее вся повылезла, осталась только полоса по хребту. Через малое время звонит мне его мама и просит – приезжай, пожалуйста, прекрати ее мучения. У нее и лишай уже, и ноги отнимаются. Что делать? Я взял пистолет и поехал. Приехал к его маме, она у калитки меня встретила. В дом заводит и говорит, не знаю, что делать. Врач смотрел, сказал, ничего не поможет. Скоро умрет, но когда – неизвестно. А она по ночам воет в будке, а в дом не идет. Не ест, воды не пьет. Только воет, а когда не может выть, скулит. Слезы какие-то темные текут. У нашего врача усыпляющих уколов нет, он же не ветеринар. Надо в город везти, а кто повезет? Ее же в машину не возьмешь. Сюда, в деревню, ветеринара вызывать дорого. И никто ради этого не поедет. И не надо. В общем, не могу смотреть, как она мучается. Я послушал ее, взял у нее резиновые перчатки, рабочий халат, сунул пистолет в карман и пошел во двор. Подхожу к будке, она скулит. Тихо, видно, уже устала. Я ей говорю – Арна! Она замолчала. Только я хотел ее за цепь потянуть, она сама выходит. И я вижу, ей стыдно, что она такая худая и голая. Голову опустила, хвост между ног, на меня не смотрит, ждет. Я надел перчатку на левую руку и погладил ее по голове. Дернул черт поглядеть ей в глаза. Она как будто бы извиняется передо мной. За что? За причиненные неудобства, что ли? В том-то и дело, что это я должен перед ней извиняться! А она понимает, что мне стыдно, и сама прощения просит. Я накрыл ей глаза перчаткой, поставил ствол ей к темени и выстрелил. Она упала, содрогнулась раза два и умерла. Я положил ее в пластиковый мешок и закопал во дворе у забора. Там две яблони растут – между ними. Мама мне разрешила, просила только корни не перерубить. Она потом тоже умерла, через пять лет. Не знаю, покажу ли я это письмо кому-нибудь, но думаю, что все описано точно. Добавить могу только, что в людей стрелять, кажется, легче. А еще я жалею, что погладил ее перчаткой, а не голой рукой. Может, ей было бы не так стыдно. И мне тоже.

Праздник лишних орлов

повесть

– Здорово…

– Ты чего пьяный?

– Да… брелок я потерял. Помнишь, у меня брелок был? Такой смешной орелик с большой головой.

– Не-а.

– Вроде игрушка, а на хохолок давишь – клюв открывается и внутри фонарик загорается красный. В темном подъезде удобно ключом в замок попадать. Посеял.

– Брелок… Ну брелок. Видать, лишний был, коли посеял.

– Мне его друг подарил. Давно. Лет пять. Держи, говорит, брат Пух. Клюв, говорит, на твой похож. Пока, говорил, фонарик горит, все у тебя будет в порядке. Не знаю, куда делся, просто исчез, и всё. Главное, ключи на месте, а его нет. И фонарик-то горел, батарейка не садилась…

– Черт с ним, с этим орлом. Купи другого, если надо, и забудь! Или скажи другу своему, пусть тебе еще подарит.

– Да он в монастыре, на острове. Туда до лета не попасть… Честно говоря, не в орелике дело. Это я так, за компанию. Друзей у меня всего двое, и оба запили. Годами не пили, а тут резко. А у меня-то все хорошо, работаю, работаю – аж устал.

– Ишь ты…

– Один звонит, Горе, ты его видел…

– Лихо сказал – горе видел…

– Горе, смешной такой, который десятку отсидел, говорит, что брат его родной в больницу попал, гематома в мозгу, кома. Врачи кричат – шансов нет. Голос дрожит, первый раз за ним такое замечаю, считая детство. Просит, позвони Фоме, на остров. Фома – это тот, что брелок подарил. Мы с ним в отряде служили вместе, двенадцать лет в одной группе. Попроси, говорит, Фому, пусть закажет молебен во здравие. Сорокоуст или что там. Больше все равно сделать ничего нельзя. Звоню тому, он тоже заикается, туго соображает. Ехать надо, говорит, из монастыря по повестке, в уголовку вызвали. Оказывается, когда он в монастырь уезжал, в квартиру свою пустил племянника пожить. Любимого. У самого-то семья развалилась, разошелся в пух и прах. Так племянник влюбился без ума в какую-то принцессу, там ему от ворот поворот, он нашел у Фомы сейф, взломал, достал ружье и отстрелил себе голову. Записку оставил: мама, папа, дядя, простите, я вас люблю, но без Маши жить не могу. Весь потолок в мозгах, кровь сквозь диван до полу протекла. Фоме халатное обращение с оружием шьют. Майору спецназа бывшему. Дело типа резонансное, а у того после войны с государством и так нелады. И с головой не все в порядке, как и у всех. Короче, к реальному сроку могут осудить. Представляю, как он с бородой поедет в зону…

– Да уж.