Александр Соколов

Преданные России. Нерусские русские 2. Иноземцы на службе российскому трону

Вступление

«На ловлю счастья и чинов заброшен к нам по воле рока…»

Так в стихотворении «На смерть поэта» Михаил Юрьевич Лермонтов припечатал убившего Пушкина Жоржа Дантеса…

Эта хрестоматийная строка из хрестоматийного стихотворения стала для многих историков и публицистов отправной точкой к рассуждениям о роли, которую сыграли в нашей истории подвизавшиеся на русской военной и гражданской службе иностранцы.

При этом как-то упускался важный и знаковый момент. Сам Михаил Лермонтов представлял род, генеалогия которого шла от поступившего на исходе Смутного времени на русскую службу шотландского наемника Джорджа Лермонта. Поступил он, кстати, не совсем по доброй воле, а после того как в 1613 году не смог удержать для польского короля осажденную Дмитрием Пожарским крепость Белую. И тем не менее лояльность Лермонта России сомнений не вызывала, а сам он погиб через 20 лет смертью храбрых во время Смоленской кампании против поляков.

С «нашим всё» тоже, кстати, все не так просто. Конечно, Пушкины считались именно древним русским родом, но и здесь у корней генеалогического древа стоял некий боярин Ратша, выехавший в XII веке «из немец». А прадед поэта – вообще чернокожий африканец, «арап Петра Великого» Абрам Ганнибал, дослужившийся в русской армии до звания генерал-аншефа (выше был только фельдмаршал и стоявший вне «Табели о рангах» генералиссимус).

С учетом этих фактов возникает вопрос: в каком поколении нерусский становится русским, и не может ли очередной «ловец счастья и чинов» проникнуться нашей славой, нашими понятиями и менталитетом уже в первом поколении, а ни в своих детях или внуках?

Вероятно, может. Но это еще не значит, что, проникнувшись, он станет русским. И, в общем, не стоит в связи с этим высказывать нашим героям свои соболезнования. Почти все они прибыли в Россию, строго говоря, не за счастьем и чинами, а за возможностью самореализации. И Россия такие возможности им предоставила.

Именно в нашей стране они реализовывались как военачальники, ученые, художники, администраторы, но не переставали от этого быть немцами, англичанами, французами, итальянцами. Уникальные черты национального менталитета, накладываясь на российскую реальность, зачастую порождали конфликты, но, одновременно, делали эту реальность ярче и богаче.

Встречаются в галерее наших персонажей и особые случаи. Японец Кодаю попал в Россию по воле стихии, но в результате оказался одним из тех, кто начал строить мост между двумя великими нациями. В последнем персонаже книги, Радко-Дмитриеве, преобладающим является мотив жертвенности и особого отношения к России, как к своего рода цивилизационно-культурному светочу. С большим или меньшим успехом пытались использовать нашу страну для продвижения собственных национальных комбинаций мальтиец Литта или «финский швед» Армфельт. И просто не вписался в российские реалии Джон Поль Джонс – «отец» американского военно-морского флота.

Историческое полотно не пишется только двумя цветами – черным и белым – так что и феномен пребывания иностранцев на русской службе допускает широчайший диапазон мотивов, тайных расчетов и сценариев поведения.

Своими делами герои этой книги обеспечивали диалог, взаимодействие и взаимообогащение различных культур и народов. Россия меняла этих людей, но и они меняли Россию тоже.

Вернейший друг царя-реформатора

На рубеже XVII–XVIII веков, в период глобальных преобразований в государстве Российском, средь сонма политических деятелей, в разной степени сочетающих природную одаренность с пороками, не затерялась фигура Франца Лефорта.

Российский менталитет того времени, обремененный консервативными взглядами, незыблемыми традициями и скептическим отношением ко всему новому, порождал недоверие в отношении иноземцев, в особенности тех, что вращались вблизи государя.

Лефорт – хорошая иллюстрация того, в какой степени это недоверие являлось обоснованным и как оно било по самому объекту.

Родился будущий друг и сподвижник российского самодержца 2 января 1656 года в Женеве в семье потомственных итальянских негоциантов. Его прадед Жан Антуан Лиффорти, уроженец города Кони (Кунео) в Пьемонте, перебрался в Женеву, где занялся коммерцией и в 1565 году получил официальный статус гражданина свободного города.