Предатель Ты врал мне годами (СИ)

— В твоих интересах, Любаш, успокоиться. Дыши, милая. И если ты забыла, то я тебе напомню, мое солнышко, ты на поздних сроках.

'Опешив в очередной раз от его наглости, я возмущенно моргаю и шепчу:

— Ты специально...

— Что именно?

— Ты все подстроил, чтобы я опять забеременела? Да?

Цыкает и со вздохом немного приподнимает брови, чтобы выразить мне свою мужскую снисходительность, которая подтверждает мои догадки.

— Возможно.

— Возможно?! — Охаю я и мне становится липко между лопаток, куда сегодня с утра целовал

Богдан.

— Я всегда хотел троих детей, Люба. Для тебя это новость? Мы это с тобой обсуждали, разве нет?

У меня голова кружится и тошнота усиливается. Кажется, обед просится на пиджак и белую рубашку Богдана.

— У тебя как раз и три ребенка было... — цежу я сквозь зубы, — или мне напомнить о Доминике...

М? Имя-то какое вы ей выбрали... — смеюсь, — у тебя со мной как-то все попроще, а с Кристиной вы такие выдумщики, куда деваться.

— От тебя хотел троих детей, — голос Богдана вновь становится стальным, а глаза холодными и отстраненными.

Он подходит ко мне, решительно берет меня под локоть и доводить до машины. Он и сам сейчас будто весь из стали. Ни крупинки мягкости или нежности:

— Тебе надо выпить таблетку.

— Оставь меня в покое...

— Я подумаю над этим, но после твоих родов, — цедит он сквозь зубы и сжимает мой локоть крепче, до боли, — и после свадьбы нашей дочери.

— Зачем тебе от меня трое детей... — сдавленно спрашиваю я и предпринимаю попытку выдернуть руку из его жестокого захвата. — ты меня использовал...

— Если ты продолжишь разговор в том же духе, что я тебя использовал, что я тебя подставил с беременностью, — он мягко, но уверенно разворачивает меня к себе и с угрозой заглядывает в глаза, — что я подстроил все и что лучше бы ты сделала аборт, то я сделаю неутешительный вывод, что ты не любишь нашего третьего малыша, а мать, которая не любит ребенка...

— Прекрати немедленно...

— Ты прекрати, — сейчас его зрачки не расширены и говорят мне о том, что мой муж разъярен.

Я должна быть осторожной. Я не смогу взять его истериками, слезами и обидой, которая провоцирует в нем ответную агрессию.

Через несколько секунд напряженного молчания Богдан помогает мне сесть в машину, но затем не торопиться захлопнуть дверь и оставить меня. Он достает из кармана пиджака блистер с таблетками.

— Какой же ты бессовестный.

— Ты меня таким и полюбила, — поднимает взгляд.

Я выхватываю блистер из его пальцев, выдавливаю на ладонь таблетку и закидываю ее в рот.

Он прав, истерики мне не помогут, и на мне слишком большая ответственность за новую жизнь.

— Я все-таки предупрежу отца, чтобы он был с тобой помягче, — говорит Богдан, внимательно наблюдая за мной.

Поворачиваю к нему лицо, и он улыбается:

— Лишь попрошу просто не быть резким. В подробности вдаваться не буду, Любаш, а то будет все выглядеть так, будто я ябедничаю.

— Я справлюсь с твоим отцом, — зло рассасываю травяную таблетку, и рот наполняется горечью.

— Думаешь? — его взгляд опять меняется.

Опять он темнеет мужской заинтересованностью.

— Да, — сглатываю горькую слюну. — Пора взрослеть.

— Хорошее решение, — подается в мою сторону, придерживая дверцу рукой. —Сорок лет уже, как никак. Важный рубеж жизни.

Глава 22. Мне не нравилась твоя семья

— Я сегодня познакомилась с внебрачной дочерью Богдана, — смотрю на сухую узловатую ветку, что торчит из высокой белой вазы, стоящей на полу. Перевожу взгляд моего свекра Алексея

Романовича. — Очень интересная встреча получилась.

Они с Богданом похожи. Только у его отца больше морщин и волосы почти все поседели, но вот эта агрессивная сильная порода чувствуется и в седине.

Я не знаю, чего ждала от Алексея Романовича, но не того, что он только вскинетбровь и медленно отставит чашку с кофе на стол:

— Вот как.

— И все? — обескураженно спрашиваю я.

— А чего ты ждешь? — вздыхает.

Я растерянно моргаю.

Кажется, я зря пришла.

— Вы мне... лгали, — неуверенно говорю я и чувствую себя дурой под усталым и снисходительным взглядом свекра. — Вы и Богдан... — я замолкаю и через секунду продолжаю,

— зачем?

— Затем, что это было правильно.

— Нет.

— Неубедительно.

Я опять моргаю. Прохожу к креслу перед столом свекра, и медленно опускаюсь в него:

— У вас никакой совести...

— Я бы был на твоем месте поосторожнее в словах, Любовь, — вновь поднимает чашку у к губам.

— Ты же знаешь, я не люблю оскорбления.

— Это не оскорбление, это констатация факта.

Делает глоток и немного прищуривается на меня, и я, как в юности, теряюсь под, этим сканирующим и оценивающим взглядом, но я уже не восемнадцатилетняя соплячка.

— Я знаю, что я вам никогда не нравилась, — тихо смеюсь, чтобы скрыть свою неуверенность, —

но обманывать меня... покрывать сына...

— А кого мне еще покрывать? — Алексей Романович хмыкает. — Например... —задумчиво тянет и насмешливо предлагает, — твоего отца?

— Что? При чем тут мой отец?

Алексей Романович откидывается назад на высокую спинку кресла и делает вновь глоток, который долго смакует.