Предатели

Подошла очередь Танкилевича. Он предъявил свою корзину кассирше, блондинке за тридцать. Как и продавщица из мясного ряда, она знала его в лицо. Быстрыми, отработанными движениями она вынимала товар за товаром и считывала датчиком ценники. На экране высветилась итоговая сумма, и кассирша, подняв голову, спросила: «Купонами?» В такие моменты Танкилевич делался особенно чувствительным к малейшим переменам в окружающей атмосфере, как пес, учуявший, что в воздухе запахло грозой. Доставая из кармана яркие, разноцветные чеки «Хеседа», он почувствовал за спиной некоторый ропот. Воздух сгустился. Гнетущей тяжестью лег Танкилевичу на плечи. Он обернулся проверить: не зря ли он встревожился. Женщина за ним смотрела в сторону, ее дочурка послушно топталась радом. Они не представляли собой опасности и, кажется, не заметили ничего особенного. «Да и с чего бы? — подумалось Танкилевичу. — Такие грозы обходят их стороной». Но на его жизнь этих гроз выпало столько, что он вряд ли мог ошибиться. И одного взгляда на русского хватило, чтобы понять: не ошибся он и на этот раз. На лице русского кривилась усмешка — желчная, заносчивая, антисемитская. Он посмотрел на Танкилевича в упор, и усмешка сменилась ухмылкой.

— Что-то не так? — спросил Танкилевич.

В ответ мужчина рассиялся — можно подумать, Танкилевич отмочил невесть какую шутку. Принялся вертеть головой, заглядывать окружающим в глаза, словно приглашая их разделить его веселье. Даже если б он так не старался привлечь внимание, вопрос Танкилевича привлек бы его.

Молодая женщина притянула дочь поближе к себе и с опаской переводила взгляд с Танкилевича на русского. Кассирша заерзала, спрятала лицо. И лишь работяга смотрел невозмутимо, как ящерица.

— «Что-то не так?» — передразнил русский. — Для таких, как ты, все так. Всегда.

— На что вы намекаете, гражданин?

— Намекаю? Я не намекаю. Я говорю то, что и так яснее ясного. Умеете вы устроиться.

— «Вы?» Кто это «вы»? — вскинулся Танкилевич. — Решили возводить поклеп, так хотя бы имейте мужество говорить прямо.

— Чтобы сказать то, что я говорю, мужества не нужно, — ответил русский. — Нужно только разуть глаза. И сразу видно, что для вас, евреев, всегда и везде особое обслуживание. Ведь правда же?

И русский повернулся за поддержкой к окружающим. Но они молчали. Танкилевичу даже показалось, что на лице кассирши промелькнула тень неодобрения. Впрочем, поддержки он и не ждал. Сколько приходилось сталкиваться с подобным антисемитизмом — и никто ни разу не сказал ни единого слова в защиту. Сердце колотилось в груди — казалось, вот-вот разорвется. Он покрепче ухватил чеки и поднял их повыше, чтобы всем было видно.

— «Особое обслуживание»? — спросил Танкилевич. — Вы об этом?

Русский не сдавался:

— А у кого еще такое есть? Я бы тоже хотел себе такие привилегии. Но они только для евреев.

— Тоже хотели бы такие привилегии? — взревел Танкилевич. — Тогда вам надо в сорок первый, когда немцы вели евреев в лес, на расстрел!

— Ой, да ладно! — сказал русский. — Опять немцы и все такое? Вас послушать, так одни только евреи пострадали. Всем досталось. Кто пролил крови больше, чем русский народ? Только нас никто ничем не жалует, не так, что ли?

И он снова обернулся к окружающим за поддержкой. Сначала к молодой женщине, но та по-прежнему держалась настороженно и замкнуто. Затем к рабочему.

— Скажи, дружище? — спросил русский.

Работяга помолчал, а потом ответил с татарским акцентом — согласные, словно камушки, перекатывались у него во рту.

— Да, пострадали все, — сказал он. — И не только от немцев.

— А, понятно, — протянул русский. — Кругом одни представители притесняемых меньшинств. Вон как оно повернулось. Мы, русские, поднимали эту землю — скажете, нет? — а теперь мы для всех гады. Должны все время каяться и просить прощения у каждого встречного-поперечного.

Русский вошел в раж и, с вызовом поглядывая вокруг, уже не ждал ни от кого солидарности. Он вызверился на Танкилевича.

— Черта с два я стану просить прощения у таких, как ты! Тебе особо деньги дают, а у меня дыра в кармане. Мало немцы вас положили в сорок первом!

«Приехали», — подумал Танкилевич. Фитиль был подожжен, и заряд сдетонировал. Кровь у него закипела. Он маханул хеседскими банкнотами перед лицом русского.

— Я тебя уничтожу, мразь! — взревел он.

— Ага, как же, попробуй только!

Но между ними уже кинулась молодая женщина с дочкой. Работяга успел перехватить русского и крепко его держал. Кассирша очнулась и заявила:

— Ведите себя культурно, а то полицию позову!

На этом спектакль в общем и в целом завершился.

Танкилевич вышел с рынка сердце так и не унялось, авоська с продуктами тяжело оттягивала руку, — и уныло побрел на остановку троллейбуса.

Девять