Предательство Борна

Разумеется, Анна запихнула все свои страхи в кладовку, в самые потаенные глубины сознания, но сейчас, перед этой дверью, она понимала, что на самом деле они никуда не делись, а все эти месяцы оставались с ней бременем нежеланного ребенка.

Подавшись вперед, Анна прижалась лбом к крашеному дереву, вспоминая минуты прощания.

«Ты чем-то встревожена, – сказал он. – Я же говорил тебе, не нужно ни о чем беспокоиться».

«Ну разве я могу не волноваться? – ответила она. – Ведь никогда прежде такого еще не бывало».

«Я всегда считал себя первопроходцем. – Он улыбнулся, стараясь подбодрить ее. Затем, увидев, что у него ничего не получилось, заключил ее в объятия. – Кому, как не тебе, понимать это».

«Да, да, конечно. – Она поежилась. – И все же я не могу не думать, что будет с нами… когда мы пересечем эту черту».

«Разве это что-нибудь изменит?»

Отстранившись от него, она посмотрела ему в глаза.

«Ты же сам прекрасно понимаешь», – прошептала она.

«Нет, не понимаю. Я останусь тем же самым, совершенно тем же самым внутри. Анна, ты должна мне верить».

И вот теперь она – они оба пересекли черту. Настал момент истины, когда ей предстоит выяснить, какие перемены произошли с ним за эти одиннадцать месяцев. Она ему верит, верит безоговорочно. Однако тот страх, с которым она жила все это время, теперь вырвался на свободу и разрывал ей грудь. Сейчас ей предстоит шагнуть в великую неизвестность. Ничего подобного еще не было прежде, и Анна искренне боялась, что он, настолько изменившись, перестанет быть ее Возлюбленным.

Издав тихий стон, проникнутый отвращением к самой себе, Анна повернула бронзовую рукоятку и толкнула дверь. Он оставил ее незапертой. Войдя в прихожую, она ощутила себя индусом, словно ее путь был намечен давным-давно и она жила в объятиях судьбы, которая лишала ее свободы действий, которая лишала свободы действий и его. Как далеко она ушла от того будущего в привилегированном обществе, которое уготовили для нее ее родители! За это она должна благодарить своего Возлюбленного. Конечно, часть пути она прошла сама, однако ее бунтарство было безрассудным. А он его укротил, превратил в сфокусированный пучок света. Теперь ей нечего бояться.

Анна собиралась было окликнуть своего Возлюбленного, но тут услышала его голос, так хорошо знакомый ей певучий речитатив, который плыл к ней, словно на крыльях особого ветерка, предназначенного для нее одной. Она застала своего Возлюбленного в спальне, на ковре, принадлежащем Линдросу, потому что свой он принести сюда не смог.

Он стоял на коленях, босиком, накрыв голову белой шапочкой, согнувшись пополам, так что его лоб прижимался к мелкому ворсу ковра. Обращенный к Мекке, он молился.

Анна стояла не шелохнувшись, словно малейшее движение могло ему помешать, и с наслаждением слушала арабские слова, проливающиеся на нее нежным дождем.

Наконец молитва подошла к концу. Он встал и, увидев Анну, улыбнулся лицом Мартина Линдроса.

– Я знаю, что ты хочешь увидеть в первую очередь, – тихо промолвил он по-арабски, снимая футболку через голову.

– Да, покажи мне всё, – на том же самом языке ответила Анна.

Она увидела тело, так хорошо знакомое. Ее взгляд задержался на упругом животе, на груди. Поднялся вверх, посмотрел в глаза – в измененный правый глаз с новой сетчаткой. Лицо Мартина Линдроса, довершенное правым глазом Мартина Линдроса. Это Анна достала фотографии и снимок отсканированной сетчатки, которые сделали пластическую операцию возможной. И вот сейчас она всматривалась в это лицо так, как не могла сделать на работе, во время тех двух мимолетных встреч, когда Возлюбленный прошел мимо нее, входя и выходя из кабинета Старика. Тогда они лишь поприветствовали друг друга кивком, как это было бы при встрече с настоящим Мартином Линдросом.

Анна была в восторге. Лицо получилось идеальное – доктор Андурский поработал великолепно. Он выполнил все, что обещал, и даже больше.

Поднеся руки к лицу, ее Возлюбленный тихо рассмеялся, ощупывая синяки, ссадины и порезы. Он был очень доволен собой.

– Как видишь, «жестокое обращение» со стороны «похитителей» на самом деле скрыло те незначительные шрамы, что остались от скальпеля доктора Андурского.

– Джамиль, – прошептала Анна.

Его звали Карим аль-Джамиль ибн Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб. «Карим аль-Джамиль» в переводе с арабского значило «Карим прекрасный». Он разрешил Анне называть его Джамилем, потому что это так ее радовало. Никто другой не мог даже подумать так, не говоря о том, чтобы произнести это вслух.

Не отрывая взгляда от его лица, Анна сняла пальто и пиджак, расстегнула пуговицы блузки, расстегнула «молнию» юбки. Теми же медленными, подчеркнутыми движениями она сняла лифчик, стащила трусики. Она осталась стоять в одних туфлях на высоком каблуке, переливающихся чулках и кружевном поясе, с бьющимся сердцем наблюдая за тем, как он упивается этим зрелищем.

Шагнув из мягкого вороха сброшенной на пол одежды, она приблизилась к нему.

– Я по тебе соскучился, – сказал он.