Предательство Тристана

Литвиков поднялся из-за стола, как только Меткалф, сопровождаемый помощником наркома, вошел в его кабинет. Он был высоким сутулым человеком с черными как вороново крыло волосами и бледным, словно у призрака, лицом. Брови его были грозно нахмурены. За минувшее десятилетие Меткалф имел возможность наблюдать за продвижением Литвикова по карьерной лестнице и видел, как он превращался из подобострастного клерка в сановника, терзаемого множеством забот. Но сегодня в его облике появилось нечто новое: гнев, негодование, достойная гладиатора уверенность в победе, смешанные, впрочем, со страхом, что Меткалф счел тревожным признаком.

Литвиков первым прошел к длинному столу для переговоров, покрытому зеленым сукном. На столе стояло несколько бутылок минеральной воды, которую комиссар, казалось, никогда никому не предлагал. Он сел во главе стола, его помощник справа, а Меткалф слева.

– У нас появилась проблема, мистер Меткалф. – Литвиков говорил по-английски с оксфордским акцентом.

– Медный рудник? – вставил Меткалф. – Я абсолютно с вами согласен. Мы обсудили эту ситуацию с моим братом и…

– Нет, мистер Меткалф. Речь идет не о медном руднике, а о намного более серьезных вещах. Я получил рапорт о вашем чрезмерно эксцентричном поведении.

Пульс Меткалфа забился чаще, но он ничем не выдал своей тревоги и лишь спокойно кивнул.

– Александр Дмитриевич, – весело произнес он, – если агенты вашей тайной полиции настолько интересуются романтической стороной моей жизни, то им, по всей видимости, совершенно нечем заняться.

– Нет, сэр. – Литвиков указал на стопку желтых листков, лежавших на столе справа от него. На верхнем бросался в глаза красный штамп «СЕКРЕТНО». – Эти рапорты требуют иного объяснения, мистер Меткалф. Серьезного объяснения, поскольку возникают весьма острые вопросы насчет того, зачем вы на самом деле приехали в Москву. Мы очень внимательно наблюдаем за вами.

– Это очевидно. Но ваш НКВД впустую тратит силы и время, изучая мою жизнь. Ни в чем не повинному человеку нечего скрывать.

– Да, но вы-то как раз ведете себя так, будто очень стараетесь что-то скрыть.

– Александр Дмитриевич, скрытность и осмотрительность – это разные вещи.

– Осмотрительность? – вскинул брови нарком; его глаза все так же были полны с трудом скрываемого страха.

Меткалф указал на стопку рапортов о наблюдении.

– Я не имею ни малейшего сомнения в том, что результатом всех этих неимоверных усилий окажется портрет человека из породы тех, кого иногда называют плейбоями. Дилетант. Повеса. Я знаю о моей репутации, сэр. Это тот груз, который мне всегда приходится таскать за плечами, нечто такое, что я должен постоянно пытаться загладить.

Но русский не поддержал поворот такого разговора.

– Это не имеет никакого отношения к вашему… шалопайскому поведению, мистер Меткалф. Поверьте мне…

– Называйте это, как хотите, но когда иностранец вроде меня из капиталистической страны заводит близкие отношения с русской женщиной в Москве, весь риск приходится на долю женщины. Вы это знаете, и я знаю тоже. Сэр, я никогда не рассказывал, с кем и при каких обстоятельствах целовался, и всегда защищаю репутацию женщины. Но здесь, насколько я понимаю, для любой женщины последствия могут оказаться значительно хуже, чем пятно на репутации. Так что, если предосторожности, которые я предпринимаю, кажутся подозрительными НКВД, меня это нисколько не тревожит. Если честно, я даже горжусь этим. Пусть ходят за мной повсюду, куда мне захочется отправиться. – Он вспомнил мимолетное знакомство с Кундровым, «прикрепленным» Ланы, и добавил: – Как мне сказали, в советском раю нет никаких тайн.

– Вы ведете дела с немцами? – внезапно перебил его Литвиков.

Так вот, значит, в чем дело! Кундров видел, как он разговаривал с фон Шюсслером на даче.

– А вы? – парировал Меткалф.

Бледное лицо Литвикова слегка покраснело. Он уперся взглядом в стол, взял свою древнюю ручку, зачем-то несколько раз обмакнул перо в чернила, но так ничего и не написал.

– Может быть, вас тревожит, – сказал он после долгой паузы, – то, что мы в качестве торговых партнеров отдаем предпочтение немцам?

– Но почему вы спрашиваете меня об этом? Вы ведь сами сказали, что все видите и все знаете.

Литвиков замолчал еще на несколько секунд. Наконец, видимо, собравшись с мыслями, он повернулся к своему помощнику.

– Извините, – неожиданно громко и сурово произнес он, недвусмысленно показывая, что тому следует покинуть кабинет.

Когда помощник вышел, Литвиков возобновил разговор: