Пределы зримого

Должна признаться, что я немало симпатизирую Лизе Хохлаковой и жалею ее, несмотря на то, что она садистка и мучительница детей. Иногда, занимаясь хозяйством, я сама воображаю, что я калека — особенно когда для этого есть какой-нибудь повод. Например, когда у меня немеет нога, которую я отсидела, оттирая какое-нибудь пятно, или когда я слепну от слез, если мне нужно порезать пару луковиц. А еще иногда я пытаюсь (и мне удается) помыть всю посуду одной рукой. Когда я так играю, весь дом предстает совершенно в ином свете; вещи, которых я раньше не замечала, превращаются вдруг в моих помощников или, наоборот, в почти непреодолимые препятствия. Ко всему прочему, можно представить себе, что дом перевернулся вверх ногами и что я хожу по потолку, а чтобы почистить ковер, мне приходится вставать на цыпочки и максимально удлинять трубу пылесоса, да еще следить за тем, чтобы не налететь на вставший торчком кусок провода, поддерживающий снизу лампочку. Такие игры позволяют мне на время забыть о том, кто я и что я делаю в этом доме каждый день. Наверное, те домохозяйки, которые занимаются проституцией, делают это не из-за лишних карманных денег, а скорее ради приключения, ради каких-то новых впечатлений. Лично я больше ассоциирую себя с Лизой, чем с Грушенькой.

Но увы, Лиза повесилась. Грустно писать о таких вещах. Нет, профессиональному романисту, такому, как Достоевский, это только в радость — отличный повод для всяких рассуждений, а вот каково Алеше, которому пришлось написать всем родственникам и знакомым по кругу, объясняя каждому, что произошло? Один из обязательных адресатов — его брат Иван. Тот в свою очередь пишет, что немедленно выезжает к нему из Швейцарии. Иван совершает тур по курортам, научным центрам и игорным домам Европы — кладбища культуры — и благодаря невероятному стечению обстоятельств встречается с бароном Ротшильдом и французскими иезуитами.

Но — сюрприз, сюрприз! — первыми приезжают к Алеше и пытаются утешить его агонизирующий разум Дмитрий и Грушенька. Дмитрий поменял имя, отрастил бороду и маскируется под американца. Когда днем позже приезжает Иван, три брата решают вернуться в отцовский дом — который простоял все эти годы пустым, но нетронутым — и устроить там генеральную уборку, а уже потом спокойно обсудить, как жить дальше. Пересказывать содержание всего романа глава за главой было бы утомительно, поэтому давайте сразу же перейдем к последней главе, которая называется «Беспорядок». Некоторые считают, что это слово переводится как «Хаос», другие же склонны полагать верным другой перевод: «Неправильное ведение домашнего хозяйства».

Дмитрий толкает дверь в отчий дом. Петли заржавели, и дверь поддается с трудом. Едва зайдя в дом, Дмитрий опускается на колени и целует ковер. Когда он встает, братья видят, что его губы обведены серым кольцом пыли. Весь дом зарос пылью, пылью Святой Руси. Братья приходят к согласованному решению перенести наведение порядка на утро, а тем временем наступает время ужина. По дороге, в Мокром, они купили еды, и, наскоро протерев пыльные тарелки рукавами, братья садятся за стол. За ужином Дмитрий выпивает слишком много, и его бросает в слезы и в рассуждения о том, что России предначертано судьбой очистить мир. Славянам суждено поглотить забывший Бога Запад, покарать его, обрушившись на него саранчой Апокалипсиса, а евреям, либералам и масонам предстоит сгореть во всеочищающем пламени горнила Божьего.

Весь этот монолог, разумеется, служит для Дмитрия лишь прелюдией к постановке перед братьями главного вопроса: кто будет мыть посуду? Алеша умоляет, чтобы ему позволили сделать эту работу.

— Пусть это будет моим первым покаянным поступком, — говорит он, но Дмитрий и Иван приказывают ему замолчать и сесть на место.

Старшие братья убеждены, что посуду должна мыть Грушенька. Сама Грушенька откидывается в кресле и кричит:

— Ни за что! Никогда! С меня хватит, не хочу больше быть домохозяйкой! И меньше не хочу! Вот окажись передо мной мужик — да, мужик, пусть даже больной проказой, — клянусь, я встала бы перед ним на колени и вымыла бы ему ноги, даже языком! Но мыть посуду! Нет, господа. Мытье посуды — это убийство души. Наймите посудомойку. Ею могу быть и я, но уравнивает ли это меня с собакой, которая вылизывает тарелки только потому, что ей нравится их лизать? Нет, господа. И теперь, если вы хотите, чтобы тарелки были вымыты, — извольте заплатить мне!

Иван цинично осведомляется у Грушеньки, не усомнится ли она в своей решимости, если обнаружится, что у мужика, которому она вознамерилась помыть ноги, не проказа, а сифилис. Алеша пытается урезонить Грушеньку, делая в своих аргументах упор на то, что нет ничего унизительного в любом деле, если делать его с мыслями о Боге.

— Мой миленький Алеша, ничего-то ты не понял, — сокрушается Грушенька. — Я как раз убеждена в том, что мытье посуды — недостаточно унизительно.