Предисловие к комедии «Много шуму из ничего»

И, действительно, Клавдио конечно не Отелло, Геро не Дездемона, Дон Жуан не Яго и не Эдмонд, незаконный сын Глостера, но во всем сюжете «Много шума из ничего», заимствованном из новеллы Банделло, много черт приближает нас к великим трагедиям. Геро так же несправедливо и так же неправдоподобно оклеветана, как и Дездемона. И перед клеветой, зияющей, своей нелепостью, она так же беспомощна и безоружна. Ее несчастье лежит в неслыханной озлобленности ее предателя. Дон Жуан в «Много шума из ничего» это одновременно прототип и Эдмонда в «Короле Лире», и Яго в «Отелло». Так же, как Эдмонд, он незаконный сын, вечно чувствующий унижение своего положения и таящий вследствие этого месть против той семьи, с которой он связан позором своего рождения. Он негодует и втайне ищет возможности стать вровень с теми, у кого в жилах течет та же кровь, что и у него; он также не может примириться с тем, что другие случайностью своего рождения получают все почести и все преимущества в обществе, тогда как у него все это отнято той же случайностью рождения. И, как Яго, Дон Жуан задумывает месть, от которой гибнет слабое, неповинное существо. Дон Жуан так же гений зла, воплощение глухой ненависти, бесполезной и беспощадной.

Успех Дон Жуана заключается однако не в его изобретательности, – успех его во вспыльчивом, легко воспламеняющемся нраве Клавдио. Гонец, рассказывая в первой же сцене «Много шума из ничего» о только что окончившейся войне, изображает Клавдио героем, «с видом ягненка, совершающим поступки льва». Разве тут нельзя увидеть своего рода зародыш столь же воинственного и столь же ревнивого мавра? И у него слово слишком близко к делу, он так же не склонен вовсе к размышлению. Отелло, правда, еще более легковерен, чем Клавдио; он еще более неукротим. Улики Дон Жуана подстроены поэтому более хитро, чем жалкая улика, придуманная Яго.

К последующему, мрачному периоду драматической деятельности Шекспира относится и мягкий, слишком покорный, слишком безответный характер Геро. Такова не одна только Дездемона, такова и бедная Офелия, погибшая отчасти также от подозрительности наболевшей души Гамлета. В «Много шума из ничего» Геро спасает ее более решительная, созданная для борьбы подруга Беатриче. Через несколько лет Шекспир будет думать иначе. Он воочию покажет, что подобным женщинам вовсе нет спасения, им место не в жизни; они гибнут в соприкосновении с ожесточенным сердцем мужчины, с грубой, оскверненной пороками каждодневностью. Поэтому Гамлет и кричит в исступлении своей Офелии: «иди в монастырь». В пессимистический период жизни Шекспира ему и самому, вероятно, казалось, что Дездемоне и Офелии место не а жизни, а в монастыре. Иначе их ждет трагический конец. Шекспир смотрел тогда на человечество мрачным взором Тимона Афинского.

Но вот к концу жизни в душе Шекспира настанет успокоение. Проблески надежды сверкнут перед ним. Переселившись опять в родной Стратфорд, он узнает радости семейной жизни, родительскую любовь, так ярко выраженную в «Перикле» и в «Буре». И по мере приближения к этому последнему периоду примирения, перед зрителями будут вновь вставать в шекспировской драме образы покорных, тихих и напрасно оклеветанных женщин. И тогда испытания их будут уже вновь приводить к счастливому исходу. Только залогом его явится не помощь со стороны, не участие более сильной, менее податливой натуры; самое долготерпение, самая нравственная чистота непорочной женщины помогут ей лучше всего преодолеть испытания. Тогда правда будет торжествовать над ложью по самому ходу событий. Добро окажется тогда сильнее зла. И тогда облик Геро превратится в более ярко обрисованные образы Имогены в «Цимбелине» и Гермионы в «Зимней сказке».