Предновогодье. Внутренние связи (СИ)

Да, правда состоит в том, что люди не могут жить без зрелищ, насыщающих мозг адреналином. При этом зрачки у зрителей расширяются, дыхание учащается, пульс зашкаливает. Падкие до зрелищ зеваки не понимают, что стоят аккурат под люстрой, и осиное жало ее кончика зловеще поблескивает, нацеливаясь им в лоб. То есть мне.

Каскад колец съехал в одну кучу, громада подвесок жалобно позвякивала, часть лампочек потухла.

Оказывается, до нестандартной ситуации люстра покоилась на двенадцати прочнейших металлических цепях-канатах, и сейчас тяжеленная конструкция обреченно повисла на последней уцелевшей из них.

Затем и эта ниточка лопнула с жалким треньканьем.

Смешалось в кучу.

И почему вся биография не промелькнула перед глазами? Ведь обещали же!

"В последние мгновения жизни воспоминания проносятся метеором". Ну, и где метеор? Теперь знаю, что неправду говорят. Вместо этого чистый экран, звуки, будто через толщу воды и полнейшее опустошение.

Ничего не пронеслось и ни капельки не вспомнилось. Хоть бы мельком увидеть мамино лицо — ан нет его, лишь ослепительная белизна.

Ну, если биография отказалась прокручиваться, может, это вовсе и не последние мгновения жизни? А предпоследние.

Хорошая шутка.

Заходилась нездоровым истерическим смехом "лисичка", показывая пальцем на покореженную люстру посреди холла. Прислонившись к стене, раскачивалась на корточках подружка мелкой, с окровавленным лицом. Девчонка не успела отвернуться от стеклянного крошева, брызнувшего в стороны при ударе о пол.

Где-то в углу, сжавшись в комочек, подвывал господин преподаватель:

— А-а-а, убили… покалечили… как же я с израненной душой творить буду… а-а-а…

Меня держали на руках, похлопывали по щекам — небрежно, но несильно. Потом уложили на пол, наспех смахнув ковер из осколков, и начали тормошить, делать искусственное дыхание, прикладывать ухо к груди и стимулировать сердцебиение ритмичными продавливаниями грудной клетки.

А и не надо! Жива я, жива. Дайте только отдохнуть немножко.

— Дыши уже! — сердито сопел кто-то над ухом. — Или на органы порежу.

Я открыла глаза. Пыль давно осела, покрыв горизонтальные поверхности, святого Списуила, меня и моего спасителя, уже отчаявшегося вернуть сознание в бренное тело.

— Жива! — раздался облегченный вскрик, и мой взгляд натолкнулся на круглую как блин физиономию, русый чубчик и встревоженные серые глаза.

Это могла быть 5 глава

Несомненный плюс состоял в том, что месторасположение медпункта перестало быть для меня тайной. К тому же я познакомилась с персоналом, опекающим сие учреждение здравоохранения, вернее, с его единственным медкоммандором — фельдшером Клариссой Марковной или попросту Морковкой, о чем по дороге в обитель медицины успел сообщить спасший меня парень.

А еще у медицинской каталки, на которой я возлежала, стоял мрачный Генрих Генрихович Стопятнадцатый, расставшийся со мной не далее как два часа назад. Рядом с ним нервно переминался с ноги на ногу худощавый подтянутый мужчина с заметной сединой в волосах — декан факультета элементарной висорики, о чем тоже поведал вполголоса мой спаситель.

Сам же он сидел на соседней каталке, обнаженный по пояс и щедро обмотанный бинтами. Именно парнишка выдернул меня из-под падающей люстры и прикрыл собой. Разлетевшиеся осколки стекол порезали ему спину, и фельдшерице пришлось наложить швы в нескольких местах и смазать раны экстразаживляющими мазями.

Спаситель оказался широкоплеч и кряжист, имел накачанный пресс с рельефными кубиками. Я тут же представила, как парень поднимает гири или участвует в силовом троеборье, и на трибунах скандируют болельщики, а потом он обязательно получает чемпионский титул.

Мимо пробежала Кларисса Марковна, стрельнув в меня уничижительным взглядом. В обеих руках она несла капельницы.

С первых же минут фельдшерица показалась мне женщиной желчной и сварливой, хотя свое дело знала на "отлично". У Морковки и лицо соответствовало прозвищу, и сама она, переполненная недовольством и раздражением, не скрывала возмущения перед обоими деканами. Как тут не возмущаться? Сидишь спокойно, чаек попиваешь, зеваешь от уха до уха, шприцы с места на место перекладываешь да ампулы пересчитываешь, а тут раз! — и неожиданно подсовывают, на ночь глядя, нежданную работенку.

Так что Морковку можно понять. Ладно, я и парнишка — оба ходячие и вменяемые. Таким, как мы, толстокожим замазал раны зеленкой, градусник под мышку сунул и иди книжку дочитывать, на утреннем обходе встретимся.

За голубыми ширмами, условно разделявшими помещение стационара на две неравные части, находилась зона для тяжелобольных, в которой в данное время находилась остальная часть пострадавшей компании. По случайно оброненным фразам, по тревожной беготне Морковки, по скорбным, но решительным лицам деканов выходило, что, кроме порезов и прочих механических травм, у троицы, расселенной за ширмами, диагностировано помешательство различной степени тяжести.