Предновогодье. Внутренние связи (СИ)

И мне, бездарной простушке и обманщице, почитающей за счастье, что на мою затрапезную персону обратил внимание видный перспективный парень. А в качестве подачки, и чтобы не трепала языком налево и направо, пообещал подкидывать деньжат, тем более они сейчас необходимы край головы.

Словом, мне отводилась роль маленькой грязной тайны богатого избалованного мальчика. Горечь сделанного открытия осела в душе толстым слоем разочарования — на себя, на Мелёшина, на стечение обстоятельств. Мысль о том, что в глазах Мэла я выглядела дешевой девицей, не прочь перепихнуться по-быстрому в любом подходящем углу, вонзилась острым ножом в сердце по самую рукоятку.

Придя в архив, я одарила вежливым "здрасте" начальника. За прошедшие сутки отношение архивариуса ко мне не изменилось в лучшую сторону. Штусс по-прежнему не доверял содержимое драгоценного архива, отгороженного деревянной стеной. Он опять усадил меня за столик рядом с растительным царством и всучил кипу карточек. Зачем, спрашивается, их переписывать, если они в приличном состоянии — не мятые, не рваные, не обгрызенные?

Архивариус выглядел сегодня неважно. Постоянно швыркал и сморкался в платок, отчего нос мужчины опух и покраснел.

— Швабель… э-э-э… — решила я посочувствовать болезненному виду начальника.

— Иоганнович, — хлюпнул он. — Погодите.

Ушел за перегородку, шуршал чем-то и двигал ящиками, а потом появился, имея более презентабельный вид.

— Что-то неясно? — обратился ко мне.

— Что вы, — поспешила я разуверить, — наоборот, четкий почерк, и доходчиво изложено, — похвалила содержимое карточек, и архивариус удовлетворенно кивнул. Лесть приятна каждому, пусть даже маленькая.

— Тогда что?

Если скажу, что он выглядит нездоровым, подумает, будто хочу избавиться от него и отправить на лечение в домашних условиях.

— У вас богатая коллекция, — сделала комплимент, обведя рукой зеленеющие углы помещения. — В наше время не каждый мужчина увлекается разведением комнатных растений.

— Я и не увлекаюсь, — ответил начальник. — У меня на них аллергия.

Ничего себе поворот! От неожиданности я замолчала, не зная, что сказать. Для чего же тогда архивариусу нужен богатый флоропарк? Зачем мучиться с постоянным насморком, если можно выбросить горшки и кадки или раздать по отделам?

В это время в архив зашли две студентки, попросили мемуары какого-то ученого-висорика, и Штуссу пришлось отвлечься. Затем пришел парень за сборником докладов с прошлогоднего научного семинара, и помещение ожило, наполнившись возней и перелистыванием страниц.

Я чиркала, заполняя карточки, а мысли текли, загибаясь неизменной дугой к Мелёшину, и снова болезненно заныло сердце и защипало в глазах.

Два часа рабочего времени закончились, и морально разбитая крыска все-таки завернула в библиотеку. Сдав Бабетте Самуиловне книги, прошла затяжную процедуру их проверки на степень чистоты и замызганности. К невольному облегчению, не встретила Петю и сама себе подивилась — я подсознательно оттягивала разговор с ним.

На очереди стояла встреча с профессором Вулфу.

По пути на занятие я раздумывала над словами Мэла об уголовной семейственности рыжего. Теперь понятно, почему большинство студенческого населения относилось к парню с опаской и даже со страхом. Алесс занимался темными делишками и махинациями. Как сказал Мелёшин? "По рыжему плачет первый отдел". В таком случае по мне он рыдает горючими слезами. Поскольку я не питала симпатий к дознавателям, то, стало быть, мы с Алессом невольно оказались по одну сторону баррикад. Не буду отрекаться от общения с парнем, к тому же оно выгодно для меня. Однако на будущее придется соблюдать осторожность.

В ожидании профессора я пялилась в ночь за окном. Вот так и протечет вся жизнь: в темноте ухожу в институт и в темноте возвращаюсь в общежитие, а что творится за стенами — проносится мимо и просыпается сквозь пальцы. Грустно.

Кроме меня, тупой и беспросветной в теории символистики, набралось тринадцать человек с потока. Альрик прибыл точно по расписанию, коротко поздоровался и для начала провел небольшую разминку на предмет ориентирования в терминах и понятиях.

Я отвечала невпопад и не всегда правильно. Лицо профессора, когда он обращался ко мне, сменило маску вежливости, став строгим, словно высеченным из камня. Может, Альрик снова унюхал аромат моей жалкой душонки? Если в прошлый раз пахло лимонной полынью, то сегодня наверняка разило горечью, сводившей скулы. Больше не буду мазаться духами.

Зато когда разговор зашел о раритетах, вернее, об их долговечности, я оживилась. Профессор объяснял на примерах, рассказывая доступным языком: