Предновогодние хлопоты III

Денисов швырнул мусор в бак и хотел, было, уйти, но почему-то не ушёл. Он смотрел на человека, равнодушно жевавшего рыбью голову, и горячая жалость обожгла горло, сбив дыхание. Торопливо расстегнув молнию на кармане куртки, он залез в карман, вытащил из кармана две сотенные бумажки, порывисто шагнул к человеку. Тушуясь и краснея, он протянул их ему со словами: «Возьмите, пожалуйста, купите еды».

Человек перестал жевать, оторопело уставился на него. В следующее мгновенье пакет с отбросами и селёдочная голова были отброшены в сторону, он выхватил из его рук деньги. Глаза несчастного на мгновенье ожили, в них появилось что-то осмысленное. Не сказав ни слова, он, припадая на левую ногу, быстро засеменил в сторону торгового комплекса. Денисов провожал его взглядом до тех пор, пока он не исчез из поля зрения. Нервно закурив, он пошёл домой.

В кухне шумела вода, бормотал телевизор. «Встала сразу, как я вышел», – улыбнулся он, и вымыв в ванной руки, вошёл в кухню. На столе стояли две чашки только что сваренного кофе, Мария улыбнулась, улыбка вышла печальной.

Со сжавшимся от нежности сердцем он порывисто шагнул к ней, притянул к себе, целуя в шею. Задержав его голову в своих руках, она погладила его по волосам и тихо спросила:

– Холодно там?

– Терпимо. Машенька. Я сегодня опять не слышал, как ты встала и ушла к Егору. Он плохо спал?

– Ох, Игорёк, такая ночка выпала неспокойная. Проснулась в три ночи, будто кто-то меня подкинул на кровати, и буквально побежала к сынуле. Потрогала лоб – горит! Отпаивала чаем с малиной, сбила температуру, но он до шести утра не спал. Лежал с открытыми глазами с таким жалким, постаревшим лицом, а мне так страшно было, так страшно, такая боль душевная накатывала! Сменила ему памперс. Он таким несчастным становится, когда я это делаю. Мальчик мой! Вспомни, Игорь, как в пять лет он стал вдруг стесняться и просить, чтобы он сам купался в ванной, он ведь и тебя стеснялся…

Денисов кивнул.

– Вот. А представь, каково ему теперь. Взрослому, обездвиженному, беспомощному парню выдерживать всё это. Он же всё чувствует, переживает, стесняется, понимаешь. Потом он стал холодным, Матерь Божья! Его знобило, как в лихорадке, пот катился холодный. Я его обтирала, грелки к ногам соорудила. Легла рядом, гладила, гладила его и молилась вслух. Он заснул и теперь спит крепко. И выражение лица у него такое счастливое: ему что-то хорошее снится. Боже мой! Ему всегда так мало нужно было, что бы развеселится, я часто вспоминаю его звонкий смех. Как заразительно он мог смеяться! Игорёша, когда мы вновь услышим его смех? Когда уже и мы рассмеёмся вместе с ним заразительно?

– Мы ещё посмеёмся, Мария, мы ещё поживём, – выдохнул Денисов, с повлажневшими глазами.

Бледное лицо Марии вдруг стало покрываться красными пятнами, она быстро опёрлась руками о стол, будто боясь, что упадёт. Денисов быстро обнял её, осторожно усадил на табурет. Заглядывая в глаза, спросил с тревогой в голосе:

– Ты что, Машенька?

В глазах жены стояли слёзы. Она вытерла их платком, посмотрела на мужа с виноватой улыбкой, произнесла дрожащими губами:

– Вспомнилось.

– Что вспомнилось? – спросил Денисов, и тут же понял, что вспомнилось жене.

Так и с ним случалось, когда он вспоминал первую встречу с обездвиженным сыном в ростовском госпитале.

– Маша, тебе накапать валокордина?

Мария отрицательно качнула головой.

– Вспомнила, как врач в Ростове монотонно перечислял страшные латинские термины, я их слышала, но не понимала, о чём он говорит. Я не могла отвести глаз от лица Егора! Живого лица нашего первенца! А он лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами, с белым безжизненным лицом, со всеми этими трубками, аппаратами. И мне было безразлично, что там бубнит врач, я думала только о том, что мой мальчик жив, что он будет жить, я верила, что все эти мудрёные медицинские слова исчезнут через некоторое время и мальчик мой поднимется на ноги.

Денисов хорошо помнил, как ростовский врач, совсем молоденький, с мягким южным говорком, заглядывая в бумаги, говорил: «Перелом ключицы и двух рёбер, глубокие осколочные поражения мягких тканей в количестве девяти, семь изъяты, перелом голени, касательное пулевое ранение левой височной части черепа, ожоги…». Денисов смотрел на ожившее лицо Марии с сияющими глазами и ему эти слова врача казались словами прекрасной баллады, между каждым словом которой звучали прекрасные восклицательные знаки после слова «жив»!

Кома, реанимация принесли новые страшные слова: амнезия, тетрапарез, нарушения функций таза, по-простому это означало, что мочеиспускание будет выполняться через катетер, а для опорожнения нужно будет длительное время делать клизмы, всё это отягощалось несахарным мочеиспусканием, и это было не всё: было ещё одно «красивое» слово, звучавшее, как имя прекрасного цветка – афазия. Врачи говорили, что шансы хорошие, что Егор заговорит, и он заговорил. Это произошло через полтора года. Он ясно и отчётливо сказал: «У Пашки Привалова в тот день был день рождения, ему снесло полчерепа». Сказал и замолчал надолго. Молчал он и теперь.