Предпоследний герой

– А-то я ему не говорила! Но он уперся, как дикий бык. Говорит, раз уж тебя вылечили, то и остальным помогут.

Мама серьезно сказала:

– А меня не катран вылечил. Меня твоя любовь спасла. Твое желание, чтоб я выздоровела.

Настя только вздохнула. Конечно, доказательств у нее никаких нет – но сердце подсказывает: мамуля права. И ее случай – случай необъяснимого, удивительного, счастливого исцеления – связан отнюдь не с катраном…

Впрочем, что толку с того, что подсказывает сердце! С Сенькой-то все равно не поспоришь. Слишком давно они знакомы – и слишком хорошо Настя знает: если уж муж что задумал, никогда со своего пути не свернет. Что бы ему ни говорили.

И от бесконечной пьянки его тоже не отвратишь. И противные, презрительные искорки из его глаз не изгонишь…

…Сеня выпил свои полстакана залпом – будто не коньяк, а остывший чай. Зажевал помидориной. Глаза заблестели, а привычная уже бледность сменилась румянцем.

«Неужели приставать начнет? А Николеньку-то я еще не укладывала… – подумала Настя. – Ладно, сейчас отправлю его в постельку по-быстрому. Со сказкой по сокращенной программе. И – к Сене».

От доброй порции секса она ох как не откажется! В последнее время муж очень редко баловал ее постельными ласками. Мимолетно поцелует – и тут же забывается в тяжелом сне.

Но приставать к ней Сеня не стал. Отодвинул пустой стакан, прищурился, пожевал губами – верный признак, что запланировал какой-то серьезный разговор. Наконец произнес:

– Слушай, Настя. Давно хочу тебя спросить. Почему меня тогда, два года назад, из тюрьмы выпустили?

Настя растерянно откинулась на табуретке – чуть равновесие не потеряла:

– С чего ты вдруг об этом?

Она очень не любила вспоминать те времена. То время, когда Сеню обвинили в преступлении, которого он не совершал, и осудили на десять лет. А она тогда уже ждала их сына, Николеньку. И, чтобы не остаться одной, с ребенком на руках, согласилась выйти замуж за Эжена – давнего Сениного врага и соперника. И прожила с ним примерной женой – до тех пор, пока Сеньку не выпустили.

А Сеня (нет бы радоваться, что она все-таки вернулась к нему!) до сих пор, кажется, ее не простил. Не простил за то, что жена у него оказалась не декабристкой. За то, что Настя предпочла не плакать и ждать – а спряталась под Эженовым крылышком. Скрылась от правды жизни под покровом цэковских распределителей и мидовских поликлиник.

– Сколько можно повторять, Сеня! – Настя не скрывала раздражения в голосе. Понимает ведь, что она терпеть не может говорить о событиях тех лет, – и все равно спрашивает. О том, что он и сам давно знает. – Тебе что, еще раз переписку показать, которую я с прокуратурой вела? И с ЦК, и с КГБ?

Сеня хмыкнул:

– Один товарищ мой… такой же сиделец, как я… тоже мне свою переписку показывал. С теми же прокурорами и с теми же комитетчиками. И, скажу я тебе, была его переписка куда обширней.

– Но он наверняка был виноват. А ты – невиновен, – твердо сказала Настя. – Потому тебя и оправдали, а его – нет. И вообще, не понимаю я: к чему ты этот разговор-то завел?

– Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! – Сеня вдруг процитировал «Годунова».

Начитанный, блин.

– А сейчас ты о чем? – сердито спросила Настя. Скрыть раздражение в голосе уже не получалось.

– Да так, ни о чем, – протянул он. – Просто процитировал.

– Я рада, что ты знаком с творчеством Пушкина, – ледяным тоном произнесла Настя. – Но все-таки – к чему была эта фраза?

– А ты подумай! – прищурился муж.

– Как я могу думать, если даже не знаю, что за чушь у тебя в голове! – взорвалась она. – Или ты о том, что я слишком долго провозилась? Что тебе в тюрьме посидеть пришлось? Извини уж, как сумела! Твой товарищ, как ты сам сказал, – до сих пор сидит!

Сеня молчал. Настя напряженно вглядывалась в его лицо.

– Я каждый день! Каждый день кому-нибудь письмо отправляла! – жалобно проговорила она. – Никто же не знал, что я этим занимаюсь… Я каждое утро вставала в пять сорок пять – потому что ровно без десяти шесть, я выяснила, в наш подъезд приходит почтальон. И бежала к почтовому ящику. И не знала, как объяснить, куда я иду, если кто-то меня остановит… Представляешь, что бы было, если б Эжен узнал? Или мама?…

Муж помрачнел еще больше. Настя не выдержала, повысила голос:

– Сеня, пожалуйста! Скажи мне, в чем дело.

– Я уже сказал тебе, в чем. Не верится мне, что твои письма имели такую уж чудодейственную силу.

– А… а что же тогда имело? – растерялась жена.

– Личные отношения, милочка. Личные отношения, – назидательно произнес муж. – А цидули твои – это так, для отвода глаз…

Настя почувствовала, что щеки ее запылали.

– Какие еще личные отношения? – воскликнула она.

– Вот представь, Настя, я – Генеральный прокурор. И приходит в мой адрес письмишко: мол, прошу помиловать государственного преступника, который и отпечатки свои на ноже оставил, и бриллианты краденые под ванну спрятал. Как ты думаешь, что я – то есть мои заместители на такое письмо ответят?

Настя молчала. А Сеня, распаляясь, продолжал: