Предрассветный час

Райнис одобрительно кивнула, я включил фонарик, и мы осторожно осмотрели мокрый песок. И действительно, от лестницы вели следы, но какие-то странные. Один след от ботинка, а другой… словно одноногий человек волок что-то тяжёлое и длинное, вероятно канат. Мы пошли по следу вдоль берега, поминутно взывая к выжившему. Но ответа не было. Затем я услышал тихий плач. Мы пошли за этот страшный звук и наконец нашли его. Силуэт человека сидел на берегу, странно подвернув под себя одну ногу, и рыдал, закрыв лицо руками. Дрожащими руками я сжал фонарь, выставив его вперед, словно меч. Свет фонаря озарил картину, от которой вскрикнула даже невозмутимая Райнис. Закрыв лицо руками и рыдая, на берегу сидел мужчина в чёрном непромокаемом плаще. Одна нога его была нормальной, а другая, как ни посмотри, представляла собой толстый корень дерева. Пальцы мужчины тоже были странными, потемневшие и словно одеревенелые. Мы с Райнис стояли и смотрели на него, не двигаясь и не в силах вымолвить ни единого слова. Наконец он с трудом отнял руки от лица, которое показалось мне знакомым, и произнёс:

– Я проиграл. Ты ведь знаешь? Ты знаешь…

Я сразу же

СТРАНИЦЫ ВЫРВАНЫ

День девятый

Настала наша с Мари очередь идти за водой. Идти было не далеко, но предстояло наполнить много бочек. Работёнка на целый день, и я подумал, хорошо бы успеть до темноты. Темнота опустилась за землю слишком рано, как нам показалось, но мы обнаружили, что никто из нас не помнит, когда раньше темнело в это время года, а возможности посмотреть в интернете уже не было. С каждым днём становилось всё холоднее, и я был уверен, что раньше в это время всё ещё можно было ходить в лёгком пальто.

– Да, – вздыхала Мари, – В прошлой жизни я всегда покупала себе новую зимнюю куртку… примерно в следующем месяце.

– Не сомневаюсь, – ехидно заметил я. Какой же дурак будет два сезона подряд носить одно и то же?

– Это не то, что ты подумал, – не менее ехидно ответила Мари, та, прежняя язвительно-весёлая Мари, услышать которую теперь можно было не так часто, – Просто каждый год я отдавала всю свою одежду на благотворительность. Да и не только одежду…

– Ты? – искренне удивился я.

– Ну да. А что? Неужели ты ещё не понял, что человек может быть разносторонним? Ты вот тоже, знаешь ли…

– Ладно, я понял, – отрезал я. Не хотелось мне сейчас слушать о себе ни похвалу, ни критику, – Давай лучше обсудим план.

– План? Какой план?

Я удивленно посмотрел на неё, не заметил яму на дороге, споткнулся, и тележка с проклятыми алюминиевыми бочками покатилась прямо на меня. Мари хохотнула, но успела остановить её.

– В смысле, какой план? – поднимаясь и отряхиваясь от сырой земли, спросил я, – Мы здесь уже вторую неделю, но так и не обсудили толком. Что мы будем делать, как выбираться отсюда! Вот о каком плане я, чёрт возьми!

– А, ты об <<этом>> плане… а он у нас может быть? Высшая мера, ты разве не помнишь?

– Хорошо, но должен же быть ответ на вопрос «зачем мы здесь»?

– А раньше он был? – резонно вопросила Мари, ловко задрав ко лбу одну бровь.

– Справедливо. Но это не обычный приказ. Массовый. Мы о таком ранее не слышали. Ты пыталась говорить со Смотрителем?

Мари помотала головой.

– Я стараюсь избегать контактов как могу. Никогда я эту тварь не звала добровольно и не буду. Погоди… а ты что…?

Я немного смутился.

– Ну… было разок. Или два…

Мари остановилась.

– Винс… а зачем?

Хороший вопрос. Действительно, зачем?

– Честно говоря… я не уверен, но… раз они – причина наших бед, они же могут их и решить. Наверное, я пытался… договориться, что ли…

– Понятно. Стокгольмский синдром во всей красе, – мрачно заключила она.

Спорить я не стал. И спрашивать, что такое «Стокгольмский синдром», – тоже. Очевидно, что-то не очень лестное из психологии. Никогда её не любил и всегда считал псевдонаукой.

Какое-то время мы шли в напряжённом молчании. Нас окружали голые деревья, чуть припорошенные снегом, кое-где ещё мелькали ярко-синие огни цветка звезды-розы. При нашем приближении они вздымали ввысь, разлетались на части и их уносило в сторону ветром. Красивое зрелище, как ни крути. Почти как фейерверк.

– Интересно, для чего этому цветку такой странный механизм? – произнёс я, чтобы разрядить обстановку.

– Ими движет страх. Синие лепестки – это семена, которые цветок пытается удержать. Но при приближении зверя он выбрасывает их, чтобы не съел. И тем самым помогает им прорасти. А некоторым – быть съеденными. Ирония в том, что цветок обладает ядовитыми шипами, и пока звезда-роза сама не выбросит семена, зверь их трогать не будет. Но такие храбрые, уверенные в себе цветы не смогут расплодиться и в итоге вымрут.

Удивительно, но это и впрямь было интересно.

– Природа – злобная ироничная гадина. Оставляет в живых трусливых и глупых. Поощряет не самые хорошие черты характера. Выходит, у нас со звездой-розой много общего.

– Ну, это мы почему-то решили, что трусость и глупость – это плохо. Для природы плохо лишь то, что приводит к смерти и не приводит к размножению.