Председатель КГБ Юрий Андропов

Тут самое время напомнить о "прогрессивном Западе". С конца пятидесятых годов все случаи более или менее острых выступлений еврейско-демократических деятелей получали там шумный и неизменно восторженный отклик. Даже жалкие поделки Евтуха или какого-нибудь Гладилина, чья популярность давно уже выветрилась на родине, даже им создавали по "голосам" ореол борцов и страдальцев. Напротив, русское возрождение и его деятелей замалчивали, а в редких случаях снисходительно похлопывали по плечу. Даже арестованные "христиане-социалисты" в Ленинграде или деятели "Вече" в Москве, действительные "страдальцы" по терминологии "голосов", даже о них упомянули только много лет спустя, когда их роль уже завершилась. Круг деятелей Русской партии, часто очень талантливых, не замечали вовсе, и это несмотря на то, что именно их годами поносила официальная идеологическая власть! Нет, не они, а процветающий миллионер Евтушенко или международный делец Любимов объявлялись "русскими" и "гонимыми"! Как видно, борьба за "разрядку" шла согласованно и дружно с обеих сторон.

Несмотря на поношения со Старой площади и с другого берега Атлантики, русское возрождение развивалось и ширилось. На исходе указанного периода появились уже прямые политические выпады с вполне определенными — и высочайшими! — адресами. Хулиган Шевцов выпустил роман "Набат", где значился "вымышленный персонаж" Мирон Андреевич Серов, которого именовали "крупным государственным деятелем", — зашифровка имени Михаила Андреевича Суслова была слишком уж прозрачной. Далее в романе появлялась его супруга Елизавета Ильинична, директор медицинского заведения, которая покровительствовала "сионистам". Реальную супругу Суслова звали именно так, и она много лет возглавляла стоматологический институт. Кажется, яснее ясного, но… подобной наглости идеологические надзиратели "не заметили", исходя, видимо, из наставления самого Суслова, высказанного им на Секретариате ЦК при снятии Никонова: "не надо привлекать внимание". Шевцов вскоре в другом романе (какое уж там было художественное исполнение, неважно!) изобразил отставного политработника Леонида Брусничкина, явно нехорошего человека, снабженного соответствующей супругой, о герое делались и иные выразительные намеки.

Примерно тогда же появилось стихотворение давнишнего молодогвардейского сотрудника Серебрякова (о качестве поэзии опять не будем говорить) под названием "Черные полковники". Сделав притворную отсылку в сторону Греции и Чили, автор и издатели рискнули напечатать следующие строки: "Домашними любуются муарами и корешками непрочтенных книг, и плачут над своими мемуарами, поспешно сочиненными за них", а далее поэт скорбел, что "боевые старые фельдмаршалы при них уже навытяжку стоят". Простенькая маскировка с упоминанием "полковников" во множественном числе никого не могла обмануть, а кроме того, в Греции и Чили, как известно, нет "фельдмаршалов", тем паче "боевых". Стихи заканчивались грозным пророчеством: "черные полковники всегда кончают жизнь как уголовники". И опять Андропов и Суслов все молча проглотили. Почему же? Куда смотрело их всевидящее око?

Теперь известно, что смотрели-то они внимательно и со своей точки зрения делали правильные выводы. Более того, они принимали меры. Но все дело в том, что во второй половине 70-х действия их оказались бессильны: они пытались разбить русских патриотов, так сказать, законно-бюрократическим порядком. Здесь следует опять обратиться к истории. Тридцать седьмой год оставил страшный шрам в сознании всех, кто его пережил, даже в молодые годы. Возникла своеобразная боязнь острых и крутых мер, тем паче суровых репрессий — прежде всего из чувства самосохранения.

Вот почему всевластные помощники Брежнева очень неохотно шли на резкие решения в борьбе со своими противниками, хотя противники эти наглели с каждым днем.