Предсказание

Громыхнул выстрел, и я только потом сообразил, что она приставила дуло пистолета к цепочке, которая соединяла наручники, и освободилась от Панчинелло, после того как пуля эту цепочку перерубила.

— Вставай, — торопила она меня. — Пошли, пошли.

— Я буду лежать здесь, пока не протрезвею.

— Ты будешь лежать здесь, пока не умрешь.

— Нет, для этого придется лежать слишком долго.

Она уговаривала меня, ругала, командовала мною, дергала, толкала, и в результате я оказался на ногах, оперся на нее и двинулся вместе с ней сначала в зазор между моей «Шелби Z» и микроавтобусом, потом на улицу, подальше от дворца.

— Как твоя нога?

— Какая нога?

— Сильно болит?

— Мы же оставили ее на тротуаре.

— Ладно, ладно, обопрись на меня. Пошли.

— Мы идем в парк? — Язык мой едва шевелился.

— Совершенно верно.

— Пикник?

— Именно. И мы опаздываем, так что поторапливайся.

Я смотрел мимо Лорри, на шум приближающегося двигателя. Нас осветили фары. Сине-желтые мигалки на крыше указывали, что это или патрульная машина, или летающая тарелка.

Автомобиль остановился, двое мужчин выскочили из кабины в пятнадцати футах от нас. Один спросил: «Что тут происходит?»

— Этот человек ранен, — ответила им Лорри. И прежде чем я успел спросить ее, а кто тут ранен, добавила: — Нам нужна «Скорая помощь».

Копы осторожно двинулись к нам.

— Где стрелявший?

— На тротуаре. Он тоже ранен, и пистолета у него больше нет. — Когда полицейские двинулись к Панчинелло, Лорри крикнула: — Нет. Оставайтесь здесь. Здание сейчас взорвется.

Ее предостережение показалось мне, учитывая мое состояние, загадочным. Не отреагировали на него и копы. Поспешили к Панчинелло, который, лежал, частично освещенный фарами патрульного автомобиля.

Лорри же продолжала тащить меня к парку.

— Слишком холодно для пикника, — пробормотал я. — Слишком холодно.

— Мы разожжем костер. Главное, не останавливайся.

У меня стучали зубы, я начал заикаться:

— А там будет к-к-картофельный салат?

— Да. Сколько душе угодно.

— С-с-с с-с-солеными огурцами?

— Да, совершенно верно, двигайся, двигайся.

— Я ненавижу с-с-соленые огурцы.

— Там будет салат и со свежими.

Еще один бордюрный камень стал почти непреодолимой преградой. Хотелось повалиться на тротуар. Такой мягкий, приглашающий.

— С-с-слишком холодно для пикника и с-с-слиш-ком темно, — изрек я.

Через мгновение стало еще и слишком шумно.

Глава 22

Четыре взрыва, прогремевшие одновременно (во дворце, банке, библиотеке и суде), разогнали туман в моем мозгу. На какие-то моменты ко мне вернулось адекватное восприятие действительности.

Земля дрогнула, ели и сосны в парке закачались, сбрасывая сухие иголки, и, когда четыре здания начали медленно оседать, я вспомнил, что в меня всадили две пули, и мне это совершенно не понравилось.

Боль не вернулась вместе с воспоминаниями, и теперь мне хватило ума понять, что я совершенно не чувствую левую ногу, а это гораздо хуже той боли, которая из ноги растекалась по всему телу. Полное отсутствие чувствительности говорило о том, что вылечить ногу невозможно, она уже мертва, ампутирована, ее просто нет.

Обессиленный, я опустился на землю. Лорри помогла мне прилечь на траву, спиной к стволу клена. Грохот уже прекратился. Все, что могло взрываться, взорвалось, все, что могло рухнуть, рухнуло.

С воспоминаниями о том, как стреляли в меня, пришли воспоминания о трех убийствах, совершенных Панчинелло у меня на глазах. Эти кровавые образы мое воображение нарисовало даже более живыми, чем они были в реальности, возможно, потому, что в момент убийств, скажем, Носача и Кучерявого, меня очень отвлекали мысли о том, как спасти Лорри и самому остаться в живых. Вот я и не анализировал подробности этих отвратительных убийств из опасения, что ужас меня парализует.

Вот и теперь, борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, я пытался подавить эти воспоминания, но они продолжали мучить меня. Всю мою жизнь я прожил в согласии со своим сознанием и воображением. Но теперь они вдруг начали потчевать меня залитыми кровью картинками.

А когда мне вдруг захотелось, чтобы поскорее вернулся туман, который, как выяснилось, ограждал меня от столь неприятных воспоминаний, он тут же вернулся огромной серой волной, притушив свет фар патрульного автомобиля, окутывая растущие в парке деревья.

Только это был не туман — пыль.

Мощное облако пыли, поднявшееся над развалинами особняка Корнелия Сноу, накрыло нас. Пыль эта состояла из множества веществ самых различных цветов и запахов. Пластит превратил в пыль и блоки известняка, и кирпичи, и штукатурку.

Облако, которое на расстоянии казалось светлым, принесло с собой темноту, более черную, чем безлунная, беззвездная ночь. Я отлепился от ствола дерева, улегся на правый бок, закрыл глаза, поднял подол рубашки и уткнулся в него ртом и носом, чтобы использовать материю как фильтр и не задохнуться пылью.

Протянул руку, чтобы коснуться левой ноги, убедиться, что она все еще на месте. Рука вернулась липкой от теплой крови.

Как мне показалось, уже через мгновение пыль осела на кровь и образовала корочку на моей ладони.